Олени мчались по полянке шагах в пятидесяти. И вдруг исчезли, как будто провалились сквозь землю. Собаки круто повернули по их следам. Василий Игнатьевич упал в снег. Нарта соскочила с яра на лед небольшой речки. Затрещали копылья, кузов осел; женщина и мальчик ударились об лед. Псы протянули обломки нарты вместе с путниками поперек речки и запутались упряжью в кустах противоположного берега.
Отец Мити, отряхивая снег, подбежал к нарте.
Елена Петровна, бледная, с посиневшими губами, лежала, откинувшись на подушки. Митя широко открытыми глазами смотрел на мать.
– Митя! – громко сказал отец. – Вылезай скорей из нарты.
Ослабив ремни и приподняв голову женщины, он прошептал:
– Лена, очнись!
– Чего это такое у вас, а-а? Нарта сломалась? – услышали позади себя отец и сын.
В двух шагах стоял высокий и сухой эвенк. На длинных ногах его были мягкие оленьи чулки, на плечах легкая кожаная куртка. Стриженая голова повязана ситцевым платком наподобие шапочки. Под морщинистым лбом смеющиеся глаза. Нос маленький, приплюснут, лицо скуласто. Около него маленькая девочка в расшитых бисером шапочке, халате и торбозах. Ее пухлые щеки блестели, а глаза сквозь узкие щели век удивленно смотрели на Митю.
– Давай помогать буду, – сказал эвенк. – Что, баба твоя шибко испугалась? Бе-да-а с собаками! Что ж, увезу вас на вашу речку. На завод пришел? Поди, рыбу разводить пришел? Нарта ваша пропала. Ничего-о- о… Поднимай бабу! В урасу[11] потащим. Чаю сварит моя старуха, а я оленей, что ли, поймаю. На оленях увезу вас. Вот только как собаки-то твои? Беда с ними! Оленей у меня много.
Митя удивленно смотрел на эвенка.
«Откуда он все узнал? – думал Митя. – Первый раз нас видит, а знает, куда мы едем, знает, что отец рыбовод и что дорогой нам олени встретились».
Елена Петровна очнулась; на щеках ее выступил румянец.
– Где Митя? – спросила она.
Митя подбежал к матери и обнял ее. Маленькая эвенка пододвинулась ближе.
– Откуда эта девочка? Куда мы приехали? А где Гибелька?
– Да, да, где же, в самом деле, Гибелька? – спохватился Василий Игнатьевич. – Ты, друг, не видел еще одну нарту? Гибелька на ней каюрит.
– А-а, Гибелька! У него пестрый передовик? Вот умная собака! Однако, триста рублей стоит; однако, больше стоит. Гибелька? Он придет. К урасе придет. Он знает. Старый каюр. Хороший передовик у него! Такого еще не найдешь. На оленей не пойдет, как твой… Манька, – сказал громко эвенк, – отведи их в урасу, а мы собак привяжем на цепочки, а то олени опять придут.
В урасе было дымно и тесно. Гибелька сидел у очага и курил трубку. Мать Мани готовила строганину из свежего сига.
Елена Петровна неловко уселась на одну из оленьих шкур и усадила с собой Митю.
– Гибелька, у нас нарта сломалась. Вы бы сходили туда, к мужчинам, и помогли им.
– Что ж, помогать-то можно, так можно…
Маня вошла в урасу с охапкой сухого хвороста. Она присела на корточки и, ломая прутья, подсовывала их одним концом в огонь. Это были сучья ивняка; горели они без треска, и дым от них был не такой густой и удушливый. Но все же у Мити и его матери на глазах появились слезы.
Пламя лизало красными языками чайник. У очага стало теплее.
Девочка лукаво взглянула на Митю и подала ему коробочку, полную крупных ягод брусники.
– Маня, – обратилась Елена Петровна к девочке, – сходи к нашей нарте за маленьким чемоданчиком с провизией. Митю надо покормить. Ты понимаешь меня?
Мальчик поднялся со своего места:
– Мама, я пойду, я знаю, какой чемоданчик.
– Иди! Вдвоем больше притащите.
Дети вышли из урасы. Солнце спряталось за гору. Стало холоднее. Освещенные зарей сопки выделялись каждой складкой, как будто были начерчены углем на белой бумаге.
Маня схватила ремень маленькой охотничьей нарты и крикнула:
– Садись, Митя!
Митя опешил, а девочка смеялась:
– Садись, садись!
Вдруг Маня стала серьезной и подошла к Мите. Вглядевшись в его белое лицо, она быстро протянула руку и своими тоненькими пальцами погладила Митину щеку.
Маня опять звонко засмеялась: ей понравилась белая и нежная кожа мальчика.
– Садись!
Но Митя не сел, а схватился рядом вместе с Маней за ремешок и потянул нарту.
– Ты молодец! – сказала Маня и хлопнула мальчика по плечу.
Через полчаса в урасе пили чай. Маня сидела, поджав под себя ноги, около Мити. Он угощал ее сдобными лепешками, сахаром, конфетами, а сам жадно ел бруснику с медом. От меда Маня отказалась: она его не знала. Черные волосы девочки были гладко причесаны, а в ушах болтались большие серебряные серьги с зелеными камешками. Девочка беспрерывно смеялась и сейчас, сидя в урасе, казалась совсем маленькой.
Взрослые сосредоточенно ели: хозяева и Гибелька – строганину из сига и оленины, а гости – захваченную с собой подмерзшую еду. Насытившись, хозяин урасы спросил:
– Откуда идешь?
– Из Москвы.
– Чего так? Каждый человек сюда приходит только из Москвы! Какой это такой город? Что, он больше Николаевска?
– Больше, много больше! Вот поедем на будущий год с нами – посмотришь.
– Однако, на оленях до Москвы долго будешь ехать.
– Да, на оленях долгонько, пожалуй месяца четыре. Но мы на аэроплане полетим.
Эвенк, пожевав губами, сказал:
– Хорошо. Так бы не пошел, а на аплане пойду в Москву… Только скажи: зачем людей так много из Москвы к нам приходит? Чего-то совсем, ать, другое делают. Раньше к нам купцы больше приходили. Икру покупали, деньги нам платили, чего-чего товар разный давали; за банку икры пятьдесят копеек платили. Вот как! Теперь икру продавать нельзя-а-а… Пошто так? Раньше солили и в город возили, там на базаре продавали. А чего сейчас делают? В ящики икру сажают, маленьких рыбок выводят, а потом в море пускают… Какой толк!
– Обманщики ваши купцы были.
– Вадымир Петрович – обманщик?! – Эвенк и его жена удивленно взглянули на рыбовода. – Такой добрый был человек! Бабе красный платок дарил, даже часы один раз дарил. Вот как! Девчонке конфеток, пряники, сахар давал, а меня водкой угощал. Ать?
– А вы знаете, почем он в городе пудовую банку икры продавал? По тридцать рублей за банку продавал. Понимаете? Вам полтинник, да других расходов три-четыре рубля на пуд, а продавал по тридцать! Понимаешь? Ты сколько банок икры свежей ему в лето доставлял?
– Разно так: когда сто, когда больше. Другие тоже давали.
– Вот видишь, тебе заплатил пятьдесят рублей, и то не деньгами, а дешевеньким товаром, а сам выручил тысячи три. Никак не меньше! Ты понимаешь, как это много?
– Ать? – Эвенк пожевал губами и, подумав, ответил: – Это триста червонцев да еще больше!
Эвенк передернул плечами, и на его висках выступили капли пота. Он нетерпеливо вытер лоб, почесал за ухом и стал переговариваться с женой и Гибелькой на родном языке.
Хозяин урасы вдруг крякнул и ударил себя по колену:
– Верно говоришь!
– Он не только тебя и других эвенков, он весь ваш край обворовал. Кеты теперь, небось, мало ловится
