Внезапно он со всей несомненностью почувствовал нечто невообразимо жуткое.
В отчаянии Кузя завыл и в ту же секунду увидел наверху белую точку, почти сразу же превратившуюся в маленький белый кружок, в большое белое пятно, в круглый кусок белесого неба.
Хозяин наверняка там!
Завертелся на месте, принюхиваясь и на всякий случай предостерегающе рыча.
Мусорные баки, бензин, листва. Другие собаки!
Он залаял. Тут же подоспели и они, здешние старожилы.
Собак было две, они приближались к Кузе с разных сторон.
Слева развалисто рысил косматый сенбернар, от которого весело пахло игрой, незлой силой, защитой.
Справа несся приземистый черный питбуль. От него дохнуло такой бешеной ненавистью, таким ужасом, что Кузя присел на задние лапы и заскулил. Он всегда боялся питбулей, потому что на втором году жизни один такой вот урод ни за что ни про что разорвал ему губу и прокусил ухо. Хуже питбулей только матерые крысиные самцы, но те хоть первыми не нападают.
Если б не сенбернар, плохи были бы Кузины дела. Черный кобель уже подскочил, оскалив хищную пасть. Но сенбернар при всей своей неповоротливости поспел вовремя. Перехватил питбуля на лету зубами за шею, отшвырнул в сторону.
Похоже было, что старожилы Двора между собой не ладят.
Они застыли в боевых стойках, не сводя друг с друга глаз. Питбуль рычал и щерился, сенбернар сохранял невозмутимость.
Втянув уши и прижимаясь животом к асфальту, Кузя подполз к своему защитнику поближе. Только прильнув к могучему боку, боксер немного осмелел. Облаял питбуля так, чтоб сразу стало видно: не слабак какой-нибудь, тоже может за себя постоять, да и товарища защитить.
И понял черный гаденыш, что его дело дохлое. Захлопнул свои гнусные челюсти, попятился.
Величественно качнув пышным хвостом, сенбернар потрусил к дальней подворотне. Кузя, конечно, не отставал.
Интересная, между прочим, была подворотня. В ней клубился разноцветный туман и что-то потрескивало. Но самое главное — именно оттуда доносился Аромат, побудивший рыжего боксера к полету. Пока рядом торчал черный питбуль, Аромата не было. А теперь возродился, еще сильней прежнего.
Очень хотелось обогнать неторопливого сенбернара и поскорее прошмыгнуть в чудесную Подворотню, да вежливость не позволяла.
2.5
Картина пятая
Ястреб
Но Ястребу только показалось, что его больше не существует. Во всю свою жизнь,
И все-таки показалось. Мысль, выходит, работала, иначе Ястреб не ощутил бы ни покоя, ни тишины.
Ничего, сказал он себе. Невосприятие внешних воздействий — преддверие Черноты. Она совсем близко. Плевать на Эйфелеву башню, пусть торчит себе бессмысленная железяка, все отлично устроилось и без нее. Не надо паниковать из-за рудиментов мыслительной деятельности. Это остаточные явления в подкорке мозга.
Из, черт знает, каких глубин памяти выплыла давным-давно прочитанная где-то история. Как в восемнадцатом, что ли, веке германские студенты-медики проводили эксперимент со свежеотрубленной головой преступника. Поставили ее на плаху и стали окликать по имени, один справа, другой слева. Голова не откликалась, но глазами вправо-влево поводила. Мозговая деятельность прекратилась не сразу.
От этого дурацкого воспоминания Ястреб разозлился на упрямую подкорку. И покоя как не бывало. Вернулась тревога. Тишине тоже настал конец.
Мерзкий звук ногтя, скребущего по стеклу, заставил его передернуться. Во вполне конкретном, физическом смысле.
Восстановилось зрение, хоть и неполностью. Все вокруг клубилось и подплывало.
Это же дым, обыкновенный дым, понял Ястреб, когда очнулось и обоняние. Я что, жив?!
Он взмахнул руками, разгоняя чад, и увидел себя, лежащего на полу. Это разорванное пополам тело не могло сохранять в себе жизнь! Ястреб шарахнулся от обезображенного трупа и от этого движения подлетел к потолку.
Спокойно, спокойно! Я вышел из физического тела. Что означает эта хренотень? Кто этот я?
Никогда еще он не испытывал такого бескрайнего ужаса. Зачем нужна смерть, если продолжаешь думать и чувствовать?
Где Чернота? Где?!
В отчаянии он завертел своей
Куда угодно, только прочь от света, звуков и запахов!
Ястреб без малейшего усилия вытянулся длинной колбасой и всосался в дыру. Воздушный ток подхватил его и утащил вверх, в отрадную темноту.
Только теперь можно было вздохнуть с облечением. Как тут было хорошо, в этом тесном черном пространстве. Как
Беда лишь, что всякая вентиляционная система заканчивается воздуховыводом.
Увы. Невесомый, газообразный подъем продолжался недолго. Во тьму проник свет и вскоре совсем ее рассеял.
Ястреб вылетел из трубы и оказался на широкой бетонированной крыше аэропорта. Вокруг серели рассветные сумерки.
Неужто ночь уже закончилась? Очевидно, что-то нарушилось с восприятием времени.
Яркий золотисто-розовый свет пронизал дымку. Из-за края крыши выглянуло солнце. Его свет заставил Ястреба прикрыть глаза ладонью и отвернуться.
Прямо под ногами поблескивала лужа.
Ему показалось, что в ней что-то движется. Присмотрелся — не движется, а отражается. Но что? Наверху-то ничего нет, одно небо.
Вдруг он увидел в воде лицо какого-то ребенка.
Стоп! Ребенок был не
Заинтригованный, Ястреб опустился на колени, чтобы разглядеть изображение получше.
Картинка раздвинулась, заняв собою все пространство.
Малыш лет пяти или шести был один в комнате, которая была Ястребу очень хорошо знакома.
Бело-золотые парчовые обои, лакированная мебель с инкрустацией, на полу пушистый ковер с павлинами. Именно так выглядела его детская. Он, конечно, не помнил деталей интерьера, но сразу их узнал. Слева за дверью спальня, над кроватью там висит изречение Пророка — первые слова, которые маленький Тарик прочитал самостоятельно. «Всякое нововведение — заблуждение».
Что это мальчик там делает с таким усердием? Кажется, рисует.
Заглянуть через плечо ребенка оказалось нетрудно.
Не рисует, а раскрашивает. Перед Тариком на столе книжка-раскраска, сказки «Тысячи и одной
