– Да бей же ты, что ли!
И тут в дровяник влетела Ксения. Половиной оставшегося зрения я увидел ее и вот тут-то чуть не потерял сознание. Вздувшиеся, будто разбитые губы, шея… милая шейка ее испоганена, и на груди в вырезе кофты…
– Не надо! – закричала она моляще. – Прошу тебя, Антон! Он не виноват! Прошу тебя! Ну, пожалуйста!
И откуда-то сбоку, откуда, уже не видел, – истошный визг:
– Папа! Не бей дядю Адама! Не надо! Дядю Адама! Не бей! Я не буду тебя любить! Не бей!
Антон замер, и я замер, провис в его руках. Пытался прошептать что-то Ксении, но не мог поймать ее взглядом… Сплошная желтая паутина перед глазами. Он швырнул меня на поленницу. На мгновение я все- таки потерял сознание. Когда очнулся, был уже один. Ни боли, ни сил. Тошнота одна. Пополз за поленницу, туда, где мастерская Антона. Валялся на полу, ждал, когда снова почувствую тело. Сколько прошло времени, не знаю. Сел. Напротив, на уровне глаз – Ксения на корточках что-то азартно рассматривала под ногами. Наверное, меня. Я прислонился к ней, деревянной, и заплакал. Не подозревал даже, сколько слез накопилось в моих глазах или где там еще. Выплакивал все, что сэкономил за жизнь. Плакать все же старался тихо, а хотелось реветь на всю вселенную. Сзади услышал шорох. Замер. Кто-то вошел в сарай и стоял у меня за спиной. Медленно поворачивался, всем телом, стараясь не шевелить шеей. Это был не Антон.
– Кто ты? – спросил.
Человек одним движением развалил поленницу, перекрывавшую свет. Свет хлестнул мне по глазам, и они полностью прозрели. Передо мной стоял отец Викторий. Все предусмотренные природой ощущения возвращались ко мне по мере того, как всматривался в его лицо, светящееся торжеством.
– Так! – сказал я, сдерживая дрожь голоса и тела. – Святой Отец пришел получить по счету или уже получил?
Он осмотрелся, нашел чурку, подтащил ее к стене сарая и торжественно уселся в пяти шагах напротив меня.
– Ну, давай, начинай вещать! – Ненависть в голосе я уже не мог скрыть. – Только будь добр, обдумывай слова, потому что меня только что побили, и я не прочь на ком-нибудь отыграться.
Не то презрение, не то снисходительность на его лице. Понять можно! Такого громилу разве только танком повредить можно. Но я могу стать и танком…
– Вспомни, – начал он низким, чарующим голосом, – я показывал тебе звезду в небе. Помнишь, конечно. Так вот, ее больше там нет!
Он вздернул бороду гордо и вызывающе, словно я даже права не имел усомниться в том, что это его работа.
– И что, – спросил я, – мне радоваться или огорчаться?
– Тебе радоваться, – многозначительно ответил он. – Я обязан был прийти и объяснить смысл твоего подвига.
Я осторожно пощупал затылок, посмотрел на пальцы в черной крови, поморщился.
– Что ж, учитывая возможное, за свой подвиг я еще очень даже легко отделался.
– Не знаю, – пожал он плечами, – дальнейшая твоя судьба мне не нужна и не интересна. Ты свершил, что было тебе предначертано, и дальше сам по себе…
– Покончим с преамбулой, – попросил я, – валяй про мой подвиг, я согласен слушать тебя, потому что никто до конца не знает, на какую пакость он способен…
– Какой сейчас год, знаешь. Но это ошибка. Ее совершили астрономы и математики. В действительности, – он вознес палец, – сегодня началось третье тысячелетие. Его могло не быть у человечества, его не должно было быть, но ты! Знай же, ты подарил человечеству продолжение!
Мне было больно смеяться, но разве удержишься тут!
– Браво, святой отец! Какие времена пришли! Всего лишь шишка на затылке и никакого тебе распятия. Во дает прогресс!
– Замолчи ты, паяц! – гаркнул он так, что из-под ног его пыль взметнулась в воздух. – Конец Света, Второе Пришествие – вот что ожидало человечество вчера! ОН, тот, кому вы поклоняетесь на словах, но не верите на деле, ОН уже шел в ваш мир, чтобы свершить суд, Страшный Суд. ОН уже шел, потому что пришло ЕГО число. Ты же, как и все вы, в сущности, нехристи! Вы не ЕГО, а наши, в нас тоже на деле не верящие, но нам плевать, мы в вашей любви не нуждаемся, мы бескорыстны…
Он откинулся спиной на стенку сарая, задрал бороду, издал странный звук, близкий к медвежьему рыку. Я вздрогнул, подумал, а вдруг он эпилептик, сейчас грохнется, задергается, изойдет пеной, а я и сделать ничего не сумею, разве справишься с таким шкафом… Но что-то еще, другое тревогой заползало в душу…
– ЕГО число, оно сошлось, вопреки нам… День в день сошлось. Ты ведь и числа его не знаешь? Не знаешь! Сто сорок четыре! Всего-то сто сорок четыре! Ради них ОН должен был прийти, потому что это число – последнее неделимое ядро ЕГО истины. Оно непобедимо никаким намерением. Мы бессильны против него.
Вскочил вдруг, ко мне кинулся, упал на колени. Ко мне, отшатнувшемуся, лицом к лицу.
– ОН, так называемый Отец ваш любящий – и только ради ста сорока четырех! А остальные! Что им уготовано, миллионам! Знаешь? «В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее. Пожелают умереть, но смерть убежит от них. Не убивать, но мучить будут пять месяцев, и мучение подобно будет мучению от скорпиона, когда ужалит человека. Молнии, громы и голоса сотворят такое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле». Это не я, это не мы, это ОН грозил и обещал, а вы не верили. Вот ты, ты… – палец его уперся мне в лоб, – ты хотел бы такой участи для близких своих и для неблизких и для чужих? Говори!
– А может, заслужили! – зло и упрямо ответил я, не отводя глаз.
– Что?! – взвыл он. – Вот она там, за Озером, страна твоя, одуревшая от свободы, ничего доброго еще не познавшая, кроме свободы ненависти, там сейчас толпы ходят на толпы и в толпах убивают и мордуют, а другие, корыстью изъеденные, тащат и грабят, В чем они виноваты, когда такие, какие есть? Ты не хочешь дать им время перебеситься? Пусть корчатся от яда скорпионова? И никакого шанса? Это ОН так решал и хотел! А ты был избран, чтоб помешать ему и разрушить число, и ты сделал это!
– Да что я сделал, черт тебя побери, космач проклятый!
Отпрянул. Поднялся с колен. Пыль отряхнул. Вернулся к чурке, сел.
– Значит, еще не понял? Ты можешь быть горд. Очень горд. Все те, в столицах мировых, важные и озабоченные, они думают и полагают, что вершат… А история свершилась здесь, на диком берегу жалкого озера. Все они, громогласные и могущественные – только пыль у твоих ног. Так не понял, значит? А все просто. Те, к кому ты спешил по камням и воде, они были в ЕГО числе. И ты разрушил число. ОН больше никогда не придет, и человечество ЕМУ более неподсудно! Свобода! Ты теперь – самый великий революционер в истории!
Сарай огласился мерзким хохотом.
– Понимаешь, Великомудрый перемудрил! Минимальное число людей, живущих по ЕГО законам, – ОН сам изобрел это число, как знак и время ЕГО пришествия. В Сыне ОН приравнял себя к этому числу, и сам стал числом, как когда-то Иисусом из Назарета. И стал уязвим. Ты вроде и сделал-то всего – бабенку одну совратил по простоте душевной, но распалось ЧИСЛО, и больше нет Сына, нет посредника, теперь ОН сам по себе, а люди сами по себе, то есть воистину свободны! И все – благодаря тебе. Возгордись же!
И снова хохот торжествующий.
Одной половиной сознания я не верил и не воспринимал, и вообще будто только присутствовал третьим при беседе двух посторонних. Но другая половина моего сознания сотрясалась ужасом в каждом атоме своем…
– Так, – с дрожью в голосе резюмировал я, – меня послали совершить пакость и пакостью спасти человечество от ЕГО справедливости. Я правильно изложил?
Отец Викторий гадко ухмыльнулся, подмигнул.
– Вот и неправильно. Тебя не посылали. Сам пошел. С добрым намерением. Только так можно бьио справиться с числом. Я бы не смог тебя заменить. Диалектика!
