башкой, как сопливый индюк, и ворковал горлицей! Хрипел, как старый коршун в силках!.. Хрюкал, взвизгивая, как свинья, нанюхавшаяся грибов!.. Я хотел докричаться! Еще бы немного, и я перешел бы на ультразвук! Как взбесившийся от любви китенок, я свиристел! И мурлыкал дельфином!..
Как бы я хотел выразить то, что у меня клубилось внутри! Высказать! Сделать жест! Движение!.. Чтобы он меня понял!
Я наврал насчет легенды! Конечно! Ничего я не сочинил. Она только-только начала во мне ворочаться! Все слова вылетели из башки! Все специальные красивые слова! Я думал, что надо говорить специальными словами! Красивыми словами!
Дядя Георгий на этот раз молчал. Одного раза достаточно для свободы... Но я нуждался каждый раз, каждый день в том, чтобы быть освобожденным! И чтобы именно он сказал мне: «Ну... Давай! Давай! Вырази это!..»
А он молчал. Да и видел ли он меня... Слышал ли он мои вопли, мою немоту...
Но он не делал никакого движения! Никакого! И я снова подумал, что напьюсь когда-нибудь и стану женщиной! Я его тоже напою! Конечно! Я не превращусь в красавицу! Я смогу стать женщиной! Но я не смогу стать красавицей! О Боже!.. Представьте! Толстая тетка соблазняет красавца! Дед бы заржал: «Уродин не бывает! Бывает мало водки!» Ха-ха! Действительно! Но даже он, мой дедок, который вставлял во все, что шевелится, а что не шевелится, он умел расшевелить, даже он бы столько не выпил... Чтоб я ему понравился...
Я не знал, что делать. Я просто сел на землю... Задница чуть не зашипела! Снег таял, будто на него поставили раскаленную сковородку!
--- Вставай, — услышал я его голос. — Женилку простудишь --- Пойдем обратно --- Он подал мне руку. Еле-еле я смог подняться. Ебаные законы гравитации! Меня мотало на ровном месте, будто я выжрал бойлер водки! Земля меня жевала, как корова, и не отпускала...
Думаю, он был слегка озадачен. Это ведь было своего рода объяснение в любви! Но он не показывал вида!
Я был так разбит... Челюсти свело от холода. И тут он мне протянул свою кепку. Я-то оставил шапку в секретном месте, там, где всегда оставлял! За почтовыми ящиками между вторым и третьим этажом.
--- На, — сказал он, — носи --- Твоя корона --- Ну --- В коленках не жмет?! ---
Он вывернул кепку наизнанку и натянул мне на башку. Он был раздражен! Я это чувствовал. Еще бы! Наверняка ему еще никто так не надоедал! Ни одна женщина! Ни одна корова!
Мы шагаем обратно. За всю дорогу он не сказал ни слова. В животе горячо... «Обоссался», — думаю я равнодушно.
Уже начало темнеть. Я потерял землю, а небо еще не появилось. Только огонек его сигареты освещал край лица и седую щетину. Сколько времени прошло?! Я и моргнуть не успел! У него выросла огромная борода?.. Или я ни хрена не вижу...
Я подумал: «Зима». Подумал это слово «Зи-ма»... Так, наверное, старики думают. А когда мы наконец подошли к сараям, уже на окраину города, он сказал, чтобы я шел. Шел один. А он постоит еще покурит.
--- Иди-иди --- Ты болен ---
Мы не попрощались. Мы не пожали друг другу руки. «Ну и кури!» — подумал я.
Ни мыслей, ни чувств...
Да, да, я простудился. Это так хорошо — быть больным! Так свободно!
Я не могу шмыгнуть носом. Это выше моих сил.
Моя легенда... Я ее все равно расскажу... Не сейчас... Сейчас я бо-о-олен...
Смерть — это только временное облегчение. Потом надо все больше и больше.
Я волочился, как шнурки отца! Они всегда развязывались, когда он был «под газом»! ...Спать. Спать. Стоило взять на вооружение это «я болен!». Это так просто. Как письмо в ящик бросить. «Я болен, люди...»
Стать кожурой... Отходами... Вот этим ковриком на дороге... Что? Это не коврик! Это кошка, сбитая машиной... Стать кошкой, которую сбили и ехали, ехали, ехали... Стать просто горелой спичкой. В ручье. Фантиком. Ни в чем не участвовать... Ни в чем... Теперь у меня есть запасной выход: «Я болен ».
Отлично. Быть забытым — это прекрасно. А забытым по собственному желанию — предел мечтаний... Ура... Мой рекорд «два дня без мыслей о смерти» будет побит... Это стоит взять за правило. «Мама! Я болен», «Папа! Я болен», «Люди! Я болен»... Так бормоча, я добрел до подъезда.
Отец приговаривал, что я как индюк беременный... Не могу, дескать, расстегнуть ширинку. А какая у индюков ширинка... Вот в тот раз я и свалился. Сдался со всеми потрохами.
-------------------------
-------------------------
Это было второе письмо в моей жизни.
Первое я написал отцовской сестре. Она была «москвичка». Отец меня заставил.
--- Напиши --- Поздравь тетку с днем рожденья! --- Она же тебе присылает апельсины! Ты же любишь апельсины?! --- Вот и напиши --- Ну пару слов, что все нормально ---
Он-то сам не мог. «Все нормально...» Да чтоб это написать, ему надо было год тренировать мускулы правой руки! Он честно садился и сидел над листочком в клетку. Сидел, сидел, а потом шел курить на кухню. А там чай... А там я...
--- А, здорово --- Ну как она? --- Что читаешь --- А как математика? --- Только себе не ври!!! ---
И пошло-поехало. Вот вам и «все нормально».
Ему было наплевать на апельсины. А прислать то, что он хотел, она не могла! Разве можно прислать жизнь, которую ты так и не прожил?! Уж лучше все забыть! Он старался. А я, придурок, не понимал тогда! А он уже присматривал мне местечко-надежду в своем сердце! Это всегда звучит одинаково. «Ты должен сделать то, что я не сделал!»
Ну ладно. Я сел и в три прихлопа написал это письмо на тему «Все хорошо, прекрасная маркиза! И хо- оро-оши у-у на-ас дела! Сарай сгорел, кобыла сдохла! Все ха-арашо-о, все ха-арашо!!!».
Отец потом смеялся. Он был готов сам поверить в то, что «Все хорошо! Все-е ха-арашо!».
Не ошибусь, если скажу, что он тогда был с дружками. Когда я писал это письмецо. Он всегда был с дружками. В ту метельную ночь, когда я родился, они его принесли и положили под окнами палаты. И отошли от греха подальше!
Отец лежал свернувшись. Натянув на голову шарф. Ему было уже не холодно. Он достиг земли обетованной! Он стремился к своему сыну! К своей крови! Он плыл на руках дружков через весь городок, через всю метель, пересекая перекрестки, падая в сугробы, через всю свою молодость он плыл... «У меня сын! Сын! Моя кро-о-овь!» Они его несли, а он выскальзывал, выпадал из своего огромного пальто.
А мать стояла и смотрела, как он сворачивается под окнами, как зародыш. Как опоздавший зародыш, он сворачивался на снегу... Он лежал в своем снежном сне... Как зерно, не вошедшее в землю... Он был так тих в ту ночь... Так откровенен... «Уберите», — сказала мать в форточку. Она больше ничего не сказала в ту ночь.
А теперь это письмо для Витьки...
Высунув язык, я выводил буквы. Этот мой высунутый язык! Меня никак не могли отучить. Никак!
--- Почему он высовывает язык?! — удивлялась мать.
--- Я никогда не высовывал язык, — оправдывается отец и переходит в наступление. — Да ты посмотри! Посмотри! --- Как он им вращает! --- И ведь слышит, о чем говорим, а все равно вращает! --- Как змею проглотил! --- Фу, черт! --- Смотреть противно! --- «Эй, ты! — орал он в конце концов. — Хватит! Перестань! А то!..»
А что «то»? А просто... «В интернат сдадим...» Все просто.
« Там тебя научат держать язык за зубами!» Мать махнула рукой. Она с кем-то советовалась.
Ей сказали, что это не самое страшное. Что «у вашего сына это от сосредоточенности». Я сам обалдел, когда узнал, почему язык высовываю.
Отец просто упал от хохота!
--- От сосредоточенности? --- Я не глухой? --- От со-сре-дото-чен-но-сти?! --- Ха-ха- ха! --- И дырку в носу он проковыряет от сосредоточенности! --- И ссыт мимо унитаза от этой сосредоточенности! --- А
