и облизывал кулак, свою левую лапу, как медведь, которого разбудили! И теперь он никак не может уснуть! Уснуть, как ребенок! Чтоб ничего не чувствовать!
Вскочив, я начал носиться по автобусу. Пару раз задел башкой о перекладины, боком врезался в поручень!
Забыться! Уснуть! С лапой во рту, с пальцем...
Стать зародышем! Плевком протоплазмы! И плыть, плыть без единого движения, ничего не говорить, ничего-ничего-ничего, и ничего не чувствовать, ничего-ничего-ничего, ничего не выражать, исчезнуть, войти в ворота, в эти ворота, в эту пещеру в горе, в эту пещеру, где вспыхивает и тепло светится энергия, и плыть, плавно переворачиваясь, как плод, как упавший в реку плод, скользить по реке, у которой нет ни имени, ни русла...
Я никогда не плакал оттого, что понимал... Я мычал и сосал палец. Пытался выразиться. Высказаться! Тупица...
Снова стать слепым! Сидеть в курятнике с книжкой! Стать слепым ребенком и ехать верхом на свинье! Медленно плыть и просто водить головой, из стороны в сторону... Я стал плакать! Повизгивая, стал проситься на руки! Подвывая, весь синий, в соплях... Согрейте меня! Не хочу отделяться! Не хочу! Возьмите меня на руки! В тепло! Возьмите меня в тепло! Я не помешаю! Теперь я все понял! Я не буду вам мешать! Просто буду сидеть в темноте, в углу, и есть! Только сидеть и есть!
Обещаю! Я не буду видеть снов! Никакого беспокойства...
Я причитал, как зародыш! Если б он сумел остановить это движение и выразить себя! Пойти вверх по течению!
«Назад, назад, назад!» Все существо мое протестовало!
Забиться в угол, за печку, и разглядывать трещины, слушать, как отваливается штукатурка! И ничего не чувствовать! Ни красоты, ни ярости...
Остановите меня! Я орал в голос: «Астанавите ми-и-ин-я-а!..»
Домой, домой! Обратно! Через реку, обратно, в эту могучую гору, в эту пещеру...
Не называйте меня... Не дайте мне упасть... Как капле.
Я рыдал, содрогался, как рыбешка на песке. Выворачивался наизнанку.
А рыдать на голодный желудок никому не советую! Сначала хорошенько поешьте! Обязательно! Ну, как нам всегда говорят: «Поешь! Обязательно закинь что-нибудь перед выходом! Что-нибудь забрось... И можешь идти спокойно!»
Точно! «А то сгубишь желудок!..»
Тихо-тихо вокруг. Очень тихо. Я знаю эту тишину. Это всегда так, когда мной овладевает жажда разрушения... Я такой спокойный...
Это было как конь, мчащийся по полю... Как дикий конь... Как топот быка... Как лисы, летящие навстречу смерти...
Я вынул свои реликвии. Крыло сокола и воронье, ставшее серым, крыло я держал в руках. Череп собаки положил на резиновый полик. И остановился.
Склонив голову, я смотрел на этот череп... Глазницы, клыки... Он мне будто усмехался. Он меня подбадривал.
И опять это легкое дуновение... Этот ветерок, предвещающий бурю... Это дыхание красоты превращается в вихрь...
Я начал топтать этот череп. И с каждым ударом ветер все крепчал и крепчал! А потом это стало как землетрясение! Я вошел в раж и топтал, уже не разбирая куда и что! Я танцевал на черепе! Как немой раб, жаждущий свободы!
Я визжал, как боров, почуявший смерть, плясал на самом дорогом, что у меня было! Все, что было создано и хранимо, — все я растоптал! Все...
И стоял теперь, вытаращив глаза, дыша как паровоз!
Меня осенило уже потом. Я сложил бережно все косточки, все кусочки обратно в рюкзак. Потом раскрыл снова тетрадку и провел крыльями по своей мокрой морде. И ударил крылом в лист! Сначала одним, вороньим! А потом другим, соколиным! Получились два грязных отпечатка.
Эти грязные, в слезах и соплях, крылья стали первым словом, которое меня выразило...
Стоя над рюкзаком, я улыбался как идиот. Я будто снова летел над разрушенными городами... Над скелетами домов. Над пустынными улицами...
------------------------
------------------------
Ну и хватит о детстве.
Младенчество, первые шаги... Деревянные игрушки, прибитые к полу... Обиды, страхи... Хуйня все это! Вы уже рождаетесь одержимыми!
Тихо! Кто-то поет в тишине... Детская песенка. Наверное, это новенький...
Саша & Александр
Он уснул на рассвете. У японской печки, которая реагировала на малейшую вибрацию. Она была придумана специально для землетрясений. Стоило топнуть, она выключалась.
Саша запил горсть красных таблеток апельсиновым соком из коробки и сел у печки на стул. Свет он не включал. Эта августовская ночь была холодной-холодной. Три дня шли дожди.
Саша надел мятую джинсовую рубашку, которую Александр вчера принес из прачечной.
--- Ебаные прачечные! — орал он вчера. — Ебаный общественный дождь! --- Ебаный уриновый город! --- Ебаные мы! ---
Это было нормально. Вчера, позавчера, позапозавчера. Значит, все в порядке. Никакой меланхолии.
В рюкзаке с запятой «Найк» Саша нашел свои «Командирские » часы и засунул руку в стальной, еще русский, браслет. Часы светились в темноте, как компас.
Потом он натянул черные рабочие джинсы. Лежа, ловко, стараясь не разбудить Александра. Все эти три дня они спали на матрасе, сверху навалив еще один.
Они спали вместе, без объятий. Как зародыши-близнецы в матке, близкие и враждебные, которые
