собственно, я еду. Тут ко мне подошла пожилая женщина и спросила тихо, словно предлагая что-то противозаконное:
— Комната? Вам нужна комната?
— Да, пожалуйста, — сказал я, внезапно вспомнив, что в свое время мы с Кацем нашли комнату в Сплите именно таким образом. — Сколько?
— Десять тысяч динаров.
Пять долларов. Это звучало нормально. Правда, легко было представить, что дома меня ожидают четыре ее взрослых сына, чтобы задушить и забрать деньги. Я давно полагал, что так и умру — связанный по рукам и ногам и выброшенный в море, но женщина выглядела вполне честной. Кроме того, она, видимо, тоже вполне могла опасаться, что я замышляю зарубить ее топором.
— Отлично, — сказал я, — пошли.
До ее дома мы ехали минут двадцать вверх по пологому холму, и вышли где-то на окраине города на невзрачной улице. Женщина повела меня по бесконечным ступеням и проходам, полным тощих кошек. Наконец мы прошли по доске, перекинутой через узкую канаву, пересекли голый, без травинки, двор и вошли в четырехэтажное здание, которое казалось недостроенным. Возле лестницы стояла бетономешалка. Я заколебался. Это было самое подходящее место для засады.
— Проходите, — сказала она, и я последовал за ней на верхний этаж, в маленькую и бедно обставленную, но чистую квартиру. Двое парней лет по двадцать пять в футболках, смахивающие на головорезов, сидели за столом на кухне. Конец, подумал я, незаметно опуская руку в карман и нащупывая «нож офицера швейцарской армии», хотя я знал, что мне даже в нормальных условиях требуется двадцать минут на то, чтобы его открыть. Если эти парни бросятся на меня, придется защищаться зубочисткой и пинцетом.
На самом деле ее сыновья оказались милыми ребятами. Они немного говорили по-английски, поскольку работали в городе официантами. Один из них как раз ехал на работу и предложил меня подвезти. Я с радостью согласился, поскольку плохо представлял себе, где нахожусь и как добраться до центра. Он повел меня к пыльной голубой «Шкоде», припаркованной на ближайшей улице, сел за руль и так резко рванул с места, что я ухватился обеими руками за подлокотник. Это было похоже на сцену погони из боевика, где машины сбивают мусорные баки и опрокидывают тележки с овощами. «Я немного опаздываю», — объяснил он, распугивая с «зебры» очередную группу пожилых пешеходов, на бешеной скорости свернул на магистраль, заставляя встречные машины утыкаться в стены домов, наконец притормозил, высадил меня на базарной площади и умчался, прежде чем я успел сказать «Спасибо».
Сплит — чудесное место с великолепным видом на Адриатическое море, живописно украшенное зелеными островами, разбросанными в миле-другой от берега. Где-то среди них был Вис, где мы с Кацем провели когда-то прекрасную неделю.
Однажды мы сидели в кафе на открытом воздухе, стараясь унять похмелье с помощью кофе, когда к нам подошли две молодые шведки и весело сказали: «Доброе утро! Как настроение? Пошли с нами. Мы едем на пляж на другую сторону острова».
Не задавая вопросов, мы встали и пошли за ними. Если бы вы видели этих девушек, вы бы тоже пошли. Они были восхитительны: здоровые, загорелые, изысканно пахнущие, мягкие везде, где надо, с белыми зубами и телами, которые Бог вылепил с любовью.
— Ты их знаешь? — шепнул я Кацу, когда мы шли за ними, ублажая взор совершенными округлостями их задниц.
— Не-а. Может, мы познакомились с ними вчера вечером, в баре при казино?
— Мы не ходили в бар при казино.
— Ходили.
— Ходили?
— Ага.
— Точно? — Я ничего не помнил о вчерашнем вечере, кроме вереницы бутылок пива «Бип», мелькавших перед моими глазами, как на конвейере.
Мы приехали на тряском автобусе в рыбацкую деревню, долго купались в теплом море, выпили по паре кружек пива в прибрежной таверне, поймали автобус обратно в Вис, выпили еще пива, заказали обед, потравили анекдоты, выпили еще пива, рассказали друг другу, как живем, и влюбились.
По крайней мере, я. Ее звали Марта. Ей было восемнадцать лет, она была брюнеткой из Упсалы и казалась мне самим совершенством — хотя, надо признаться, к этому времени даже Кац при определенном освещении начал смотреться неплохо. В любом случае я считал ее очаровательной, и — представьте! — она во мне тоже что-то нашла. Марта и другая девушка, Труди, сильно напились и разболтались, главным образом, по-шведски, но мне было все равно. Я глядел на эту шведскую мечту, безнадежно ослепленный страстью, время от времени приходя в себя только для того, чтобы подобрать слюни и глотнуть пива. Иногда она клала руку на мое голое плечо, заставляя мои гормоны пускаться в безумный пляс, а однажды, взглянув на меня, рассеянно погладила мою щеку тыльной стороной ладони. За нее я продал бы свою мать на галеры и воткнул бы кинжал себе в ляжку.
Поздно вечером, когда Кац и Труди ушли пописать, Марта резко повернулась ко мне, притянула к себе мою голову, и я вдруг почувствовал, будто во рту у меня затрепетала рыбка. Она отстранилась от меня со странным мечтательным выражением и выдохнула: «Я совсем свихнулась от страсти».
Я подыскивал слова, чтобы высказать, как люблю ее, но тут случилось нечто ужасное. Она внезапно бросила на меня испуганный взгляд, словно настигнутая снайперской пулей, закатила глаза и бессильно сползла со стула.
Долгое мгновение я сидел с открытым ртом, мысленно крича: «Господи, не допусти этого, старый мудак!» — но она уже умерла для этого мира, как будто ее унес залетевший ненароком НЛО. Я взглянул на небо: «Господи, как же Ты мог такое допустить? Я же католик!»
Появилась Труди. Она, по-матерински засуетившись, сказала: «Нам надо положить ее в постель». Я предложил отнести Марту в номер, рассчитывая, хотя бы коснуться ее пленительных ягодиц, но Труди, как будто догадавшись о моих гнусных намерениях, ничего не хотела слушать. Сильная, как паровоз, она перекинула Марту через плечо и потащила вниз по улице, исчезнув вместе с затихающим в ночи «Спокойной ночи».
