прежде чем этот щенок сам станет мужчиной.
— Что ж, — сказал доктор, — попробуем.
Напоследок он бросил разочарованный взгляд на лес, где скрылся мальчик, мы попрощались, сели в фургон и уехали. Небо над нами совсем потемнело, а воздух стал тяжелым от запаха дождя.
— Что ты об этом думаешь? — спросил я наконец.
Доктор покачал головой:
— Будь я проклят, если знаю. Очевидно, внешние данные — наследственные. Если и другие…
— Тогда и отец — мутант. Просто мы должны учесть еще одно поколение.
— Такое объяснение проще всего, — сказал доктор.
— Разве есть какое-нибудь другое?
Доктор не ответил. Мы переезжали Ручей Опоссума, и начинался дождь.
— А что с телевизором? — спросил он.
Я рассказал.
— Надо прихватить Джада или ребят из электромастерской, чтобы они взглянули и сказали, в чем дело.
— Чем-то пахнет, — сказал доктор. — Воняет будь здоров.
Молния сверкнула так ярко и ударила так близко, что в моем сознании исчезло все, кроме огромной бледно-зеленой вспышки. Доктор взвыл. Фургончик перевернулся на дороге, покрытой тонкой пленкой грязи, и я увидел, как деревья устремляются на нас, а их верхушки наклоняются под внезапным ветром, так что казалось, будто они буквально прыгают вперед. Грома не было. Это я запомнил, не знаю уж почему. Фургончик задел за деревья. Послышался треск. Дверь распахнулась, я вывалился наружу и сквозь мокрое сплетение хлещущих ветвей упал на уходящую из-под ног землю. Я так и продолжал катиться по склону вниз, пока не оказался на дне ущелья. Я лежал там, ошеломленный, глядя снизу вверх на фургон, повисший у меня над головой. Я видел, как через раскрытую дверцу показались ноги доктора. Но тут сверкнула еще одна молния.
Она поглотила фургон, и деревья, и доктора в шаре зеленого огня, и когда вспышка погасла, деревья были выжжены и краска на опрокинутом фургоне пошла пузырями, а доктор катился и катился вниз по склону, очень медленно, как будто устал и не хотел торопиться. Меньше чем за три фута от меня он остановился. Волосы и одежда у него тлели, но это его не беспокоило. Его больше уже ничто не беспокоило! Во второй раз тоже не было никакого грома, хотя молния сверкнула совсем рядом.
Дождь поливал доктора тяжелыми струями, гася тлеющий огонь.
Джим Боссерт только что вернулся с освидетельствования тела доктора Каллендера. Впервые он мне почти понравился, таким больным и убитым он выглядел. Я придвинул к нему бутылку. Он отпил из нее, потом зажег сигарету и присел, дрожа.
— Это была молния, — сказал он. — Никакого сомнения.
Эд Беттс, шериф, сказал:
— Хэнк все еще настаивает, что это было нечто странное.
Боссерт покачал головой:
— Молния.
— Или сильный электрический разряд, — сказал я. — Ведь это одно и то же, правда?
— Ты же видел, как она ударила, Хэнк.
— Дважды, — сказал я. — Дважды.
Мы сидели в кабинете Боссерта в больнице. Был вечер, приближалось время ужина. Я потянулся к бутылке, а Эд спокойно сказал:
— Ты же знаешь, что может натворить молния… Несмотря на старую пословицу.
— В первый раз она промахнулась, — сказал я. — Просто промахнулась. Во второй раз — нет. Если бы меня не выбросило, я бы тоже погиб. И никакого грома не было.
— Вы были оглушены, — сказал Боссерт. — Вас оглушил первый удар.
— Она была зеленая, — сказал я.
— Шаровые разряды часто бывают зеленые.
— Но не простые молнии.
— Причуда атмосферы. — Эд повернулся к Джиму: — Дайте ему что-нибудь и отправьте домой.
Боссерт кивнул и поднялся, но я сказал:
— Нет, я еще должен написать о докторе для завтрашней газеты. Пока.
Разговаривать мне больше не хотелось. Я вышел, сел в машину и поехал в город. Я остановился у магазина и купил еще бутылку, чтобы скоротать ночь. При этом меня не покидало ощущение чего-то холодного и враждебного, и я думал о зеленой беззвучной молнии, и о мелких деталях, не имеющих отношения к телевизору, и о серьезном умном детском личике, которое было не совсем похоже на лицо взрослого мужчины. Человека из Грилианну.
Я приехал к себе, в старый дом, где теперь не живет никто, кроме меня. Я написал некролог о докторе, а когда закончил, было темно и бутылка почти опустела. Я улегся спать.
Мне приснилось, будто доктор Каллендер позвонил мне и сказал:
— Я нашел его, но ты не спеши.
Я сказал:
— Но ведь ты же умер. Не звони мне, доктор, пожалуйста, не звони.
Телефон все звонил и звонил, и через некоторое время я наполовину проснулся и понял, что звонит он на самом деле. Было без одиннадцати минут три.
Звонил Эд Беттс.
— В больнице пожар, Хэнк. Я подумал, что тебе надо знать. Южное крыло. Приезжай.
Он повесил трубку, а я начал натягивать одежду на свинцовый манекен, который был мною. Южное крыло. Это там, где рентген. Это там, где лежат снимки внутренних органов мальчика.
«Любопытное совпадение», — подумал я.
Я ехал вслед за воем сирены на Козий Холм сквозь ясную прохладную ночь. Половинка луны светила серебром на хребты, а Олений Рог стоял спокойный и торжественный на фоне звезд.
Когда я прибыл на место, из главного здания эвакуировали пациентов. Люди бежали с вещами в руках. Пожарные кричали и боролись с пламенем. Я подумал, что им уже не спасти южное крыло. Хорошо, если удастся спасти больницу.
Сзади, крича и лязгая, спешил на помощь еще один взвод пожарных. Я отошел в сторону и поглядел вокруг, чтобы видеть, куда ступаю. Мой взгляд привлекло какое-то прерывистое движение, примерно в десяти футах ниже по склону. Смутно в отраженных отблесках пламени я увидел девушку.
Стройная и гибкая, как газель, она крадучись пробиралась между деревьями. Волосы у нее были короткие и курчавые. В свете пожара их рыжий цвет странно отливал серебром. Она увидела меня, а может, услышала, вздрогнула и замерла на пару секунд. Глаза ее сверкнули медными искрами, как сверкают глаза животного. Потом она повернулась и побежала.
Я помчался за ней. Она бежала быстро, но и я не отставал. Потому что думал о докторе.
Я настиг ее.
Вокруг нас под деревьями было темно, но пламя пожара и луна освещали открытое место, где мы оказались. Она не сопротивлялась, повернулась ко мне лицом, легкая и оцепеневшая, отстраняясь возможно дальше от меня, когда мои руки схватили ее за плечи.
— Что вам надо от меня? — запыхавшись, спросила она высоким голосом. Он обладал странным акцентом и был приятным, как птичье пение. — Пустите меня!
Я спросил:
— Кем вы приходитесь мальчику?
Она вздрогнула. Я увидел, как глаза ее расширились, а потом она повернула голову и посмотрела в темноту под деревьями.
— Пожалуйста, отпустите меня, — сказала она, и я понял, что какой-то новый страх овладел ею.
Я встряхнул ее, чувствуя под своими ладонями хрупкие плечи девушки; я готов был эти плечи сломать, готов был мучить ее, мстя за доктора.
— Доктор! Кто убил его? — спросил я у нее. — Расскажите мне. Кто это сделал и как?
