Фрэнк Хендриксон умер лет шесть назад, и Эдди присутствовал на его похоронах.
— А кто еще мог выйти на «Лаки леди?» Конечно, это Фрэнк!
В море не было ни единой лодки. Оно и понятно. Надо быть полным идиотом, чтобы отправиться рыбачить перед самым штормом.
— Я не вижу его, папа.
— Еще бы, черт возьми! Фрэнк уже на полпути к маяку Амброуз.
— Тогда что мы здесь делаем? — спросил Джон с напускной веселостью. — Не знаю, как ты, а я не отказался бы от чашечки кофе.
— И правда, нет смысла сидеть здесь и ждать Фрэнка, — согласился Эдди. — Он вернется только к вечеру.
Джон помог отцу подняться на ноги. Может, предложить ему заехать домой и переодеться? Все-таки заявиться в кафе в пижаме — как-то не совсем прилично. А впрочем, в такую рань там никого не будет, кроме Ди. А Ди — она своя, почти родственница. Черт возьми, да она могла стать их настоящей родственницей, если бы его братец Брайан не был таким остолопом и хоть немного разбирался в женщинах.
— Ты только посмотри! — Эдди остановился перед слипом[1], на котором стояла плоскодонка Дика Уивера.
Джон присвистнул.
— Похоже, здесь поработали топором. — Весь правый борт суденышка, от носа до кормы, был в проломах и вмятинах.
— Проклятые ребятишки, — пробормотал Эдди. — У них слишком много свободного времени, вот что я тебе скажу.
— А я сомневаюсь, что это сделали ребятишки, папа. Уж больно часто в последнее время случаются такие вещи.
Джон заметил, что разбивают только рыбацкие лодки, а прогулочные катера и яхты не трогают. Но когда на прошлой неделе он сообщил о своих подозрениях шерифу, тот не придал им особого значения.
— Это малолетки шалят, — говорил Майк, сжимая в зубах незажженную сигару. — Когда-нибудь я поймаю одного из них на горяченьком, и все безобразия сразу же прекратятся.
По правде говоря, Майка не слишком беспокоило происходящее в порту. Экономическая жизнь Си-Гейта уже не зависела от моря. Поговаривали, что в Си-Гейтс вообще нет никакой экономики. Пятнадцать лет назад морской порт Галлахера обслуживал всех — от местных рыбаков, кормившихся морем, до владельцев фрахтовых судов, доставлявших туристов на рыбную ловлю.
По обеим сторонам Оушен-авеню как грибы после дождя вырастали гостиницы, и места в них бронировались на год вперед. Туристические путеводители восхваляли Си-Гейт наравне с Кейп-Меем как отличное место для отдыха и приглашали туда всех — от молодоженов до стариков. Достаточно удаленный от Нью-Йорка и Филадельфии, чтобы привлекать своей тишиной, и в то же время достаточно близкий к Атлантик-Сити, чтобы не утратить светского лоска, Си-Гейт переживал тогда небывалый подъем, и даже самые неисправимые скептики верили: процветание никогда не кончится.
Но природа распорядилась по-своему. Задул чудовищный норд-ост, высокий прилив и штормовые ветры скоростью пятьдесят миль в час разрушили порт и большинство городских предприятий. Даже теперь, почти восемь лет спустя, городок еще не оправился после такого удара. Владельцы магазинов сворачивали торговлю и уезжали в места, где ярче светит солнце. Горожане, оставшиеся без работы, перебирались в Самерсет и Монмаус. В конце восьмидесятых загрязнение прибрежных вод сказалось на рыбном промысле. Теперь толпы отдыхающих устремлялись в Кейп-Мей, забыв про Си-Гейт, и порой Джон жалел, что проклятый шторм не сровнял городок с землей.
Забрызганные водой старые доски причала обледенели и стали скользкими, как каток. Эдди с трудом удерживался на ногах. Босые ноги старика разъезжались в разные стороны, и Джон дважды подхватывал его, не давая упасть.
Наконец он стащил с себя кроссовки и сунул их отцу.
— Вот, надень, — сказал он. — Мне неохота тащить твою старую задницу в больницу, когда ты сломаешь ногу.
Отец заворчал, но все же обулся.
— Где машина? — спросил он, когда они миновали стоянку.
— Дома.
— Черт возьми, что она там делает?
— Мне было легче искать тебя пешком.
— Искать? — с озадаченным видом переспросил Эдди. — Зачем ты меня искал? Я же не потерялся.
— Ты ушел из дома в пижаме в четыре часа утра, папа. Что еще я мог подумать?
— Проклятие! Человек имеет право ходить куда хочет и когда хочет.
— Да, но не в пижаме, — возразил Джон, с трудом сдерживая раздражение. — В следующий раз, когда тебе приспичит прогуляться, сначала оденься.
Эдди насупился и зашагал впереди. «Что с тобой, папа? Почему ты так сдал?» — думал Джон. Впрочем, Эдди всегда отличался сумасбродством и весьма своеобразными взглядами на жизнь. Но этот крепкий цветущий мужчина слишком быстро превратился в дряхлого старика.
Эдди торопливо семенил к кафе. Джон мог догнать его в два счета, но специально не делал этого, потому что не был настроен на разговоры. Он видел страх, мелькавший в глазах отца, и понимал: старик тоже чувствует, что с ним что-то не так, только не хочет в этом признаться. Любыми способами увиливать от правды — семейная черта Галлахеров.
Когда Джон вошел в кафе, его старик уже сидел за стойкой; он старался не встречаться глазами с сыном. Копить в своей душе обиды — еще одна семейная черта Галлахеров.
Из кухни выглянула Ди. Ее длинные темно-рыжие волосы были забраны в хвост. Она казалась слишком молодой для матери шестнадцатилетнего сына.
— Рановато пришли, ребята! Еще даже гриль не разогрелся.
— А кофе есть? — спросил Джон, усаживаясь чуть поодаль от отца.
— Кофе у нас всегда есть, — сказала Ди, задержавшись взглядом на пижаме Эдди. — У вас все в порядке?
Эдди ткнул большим пальцем в сторону Джона:
— Осел безмозглый.
— Ну, это для меня не новость. — Ди скрылась в кухне, чтобы принести кофе.
— Приятная женщина, — заявил Эдди с вызовом в голосе.
— Не спорю.
— Твой брат — идиот. Надо было на ней жениться!
— И с этим я тоже не буду спорить.
В кафе «Старлайт» было самое обычное утро — если не считать того факта, что Эдди сидел в пижаме. У Джона немного отлегло от сердца. Может быть, доктор Бенино прав, может, отец просто лунатик — гуляет во сне, вот и все. А ведь в последнее время Джону приходили в голову гораздо более неприятные мысли…
— Почему бы тебе за ней не приударить?
Джон метнул на отца сердитый взгляд:
— Ди — моя подруга. А с подругами не спят.
— Ты вообще ни с кем не спишь.
— Ну хватит, пап! Это не твое дело.
— Ты же не можешь всю жизнь оплакивать Либби и детей, Джонни. Рано или поздно тебе придется устраивать свою судьбу.
«И опять ты не прав, папа». Он может оплакивать их вечно. Либби и сыновья были для него всем. Ради них он вставал по утрам, ради них начинал новый день и стремился покорить мир. Говорят, мужчинам наплевать на семью: не получилось с одной женой — заведут другую, бросят одних детей — заведут других. Им, негодяям, без разницы. Но это не так. Прошло три года, а боль в его сердце все не стихала. Джон надеялся, что эта боль не покинет его никогда, ибо она — единственное, что осталось у него от семьи.
