Я лежал, свернувшись под одеялом, и смотрел на чудо, спящее под грозным светом кровавых зимних облаков. Завтра начнется новая жизнь — не такая простая, как саморазрушение в каменной клетке, но наполненная смыслом и, главное, не такая скучная, как все, что было раньше.
Утро встретило меня пренеприятнейшим сюрпризом, в котором, собственно, я сам и был виноват. Соусейсеки, естественно, проснулась раньше меня и теперь сидела за столом, глядя на экранную заставку ноута. Стоит ли говорить, что там был скринсейвер, показывавший случайные картинки, в том числе и с АИБ? Оставалось только гадать, как долго она смотрела и что успела увидеть. Впрочем, судя по тому, как она посматривала на меня за завтраком, негры там точно были. И надо же было так оплошать! Впрочем, если бы я собирал хентай с куклами, было бы еще хуже.
Новых заказов не было, да и деньги у меня еще были, поэтому заманчивую мысль отвлечься работой я оставил. Подумать только, отвлечься работой! Соусейсеки ходила по комнатам, осваиваясь в новом доме. Бардак и грязь в комнатах, вопреки моим ожиданиям, особого впечатления на нее не произвели, хоть я и дал себе слово прибрать все в ближайшее время. Гораздо больше привлекли ее внимание запылившиеся книги, оставшиеся еще от прабабушки, и мой старый рабочий стол.
В свое время я серьезно увлекался алхимией, но потом разочаровался и оставил это гиблое дело. Избавляться от лаборатории же мне было лень, да и никому она не мешала. Странно, что Соусейсеки ею заинтересовалась.
— От этих трубок и склянок веет теплом. Ты любил это место, мастер?
— Ну, признаться, было приятно работать здесь, да и все эти вещи достались мне при интересных обстоятельствах. Пожалуй, любил.
— Тут очень уютно, тихо. Все здесь помнит твои пальцы, твое дыхание. Словно сад, выращенный одиноким садовником.
— Ну, право, ты преувеличиваешь. В конце концов, это была всего лишь игра…
— Всего лишь игра… Знаешь, а они надеются, что ты вернешься.
— Колбы и порошки?
— Я могу рассказать тебе историю каждой вещи на этом столе, и у всех есть общая черта — ты достал их из забвения: нашел, купил, выменял…украл оттуда, где у них не было будущего. Они благодарны.
— Это же вещи, Соусейсеки, как они могут что-то чувствовать?
— Вещь остается мертвой до тех пор, пока никому не нужна. Или ты считаешь, что если им не дано говорить, то они не живы?
— Сложно поверить.
— Привыкай, мастер. Ты ведь много знаешь о мире, вот только верить самому себе отказываешься.
Я провел пальцем по пузатой склянке и тысячи пылинок заплясали в косых лучах света. Соусейсеки, кукла из чужого мира, открывающая мне глаза, не была ли ты такой же игрушкой для своего создателя, как для меня эта утварь и записи? Как иначе объяснить то, с какой легкостью он заставил вас рисковать собой в сражениях друг с другом ради призрачного идеала? И не игрушки ли все мы для нашего Мастера?
Я стоял у плиты, наблюдая, как плавится в тигле металл. На столе стояли наскоро выдавленные в песке формочки, рядом валялась толстая рукавица и горка свинцовых слитков — из старых запасов.
— Что ты делаешь, мастер? — спросила Соусейсеки, до этого просто наблюдавшая за приготовлениями.
— Отолью пару десятков пластинок.
— Для чего?
— Одену на руки и на ноги, прибавляя по одной каждую неделю.
— Но в чем смысл?
— Чтобы стать сильнее.
— Разве оковы придают сил?
— Я буду двигаться, а их вес заставит мускулы расти и крепнуть, и прибавляя его, получится тренироваться все время.
— Мастер… Разве ты не понял еще, что в сердце сил вдесятеро больше, чем в руках или ногах? До тех пор, пока ты боишься, и сил быка не будет достаточно, чтобы победить.
— Но чтобы перестать бояться, я должен стать сильнее, не правда ли?
— Ты странно воспринимаешь силу. Нужны ли тебе мышцы во сне? Помнишь ли ты, как оживила тебя малая толика сил моей Розы?
— Соусейсеки, но что другое я могу сделать, чтобы стать лучше? Мне не по душе роль батарейки, я должен знать, что сумею тебе помочь — а за пределами своего сна я бесполезен.
— Я не хочу ломать твою жизнь. Ты ведь не останешься со мной навсегда, ты нужен другим…
— Если дело только в этом, то можешь не беспокоиться. У меня нет будущего в этом мире, а если ты не откажешься, мы можем идти дальше вместе…до конца.
— У меня никогда не было такого медиума.
— Все когда-нибудь случается впервые, Соу. Так ты научишь меня?
Соусейсеки посмотрела мне в глаза, и видно было, что нечто в ней изменилось. Кажется, я знал этот взгляд, в котором смешались решимость и фатализм.
— Будет нелегко. Но я дам ответы на многие вопросы, мастер. И подскажу, где искать остальные.
Страх может грызть изнутри, может лишать рассудка паникой или сковывать тело параличом. Страх живет в каждом, от величайшего храбреца до последнего труса. Но в то время как храбрый думает о победе, а хитрый о бегстве или ударе в спину, трус переживает поражение. Проигрывает, даже не вступая в бой, заранее. Мне следовало научиться думать иначе — это был первый урок Соусейсеки.
Мы стояли под сводами мрачного зала, где потолок терялся в сумерках, а тусклый свет факелов выхватывал детали сложных узоров свисавших со стен штандартов.
Я не знал назначения этого места, но это был не мой сон — реальность не поддавалась приказам. Н- поле? Возможно. Но почему я не заметил перехода?
Из темноты раздались тяжелые шаги. Я обернулся к Соусейсеки — но ее уже не было рядом.
— Соусейсеки! - позвал я, но никто не ответил. Мне вдруг стало очень неуютно. Где же она? И шаги все ближе — неторопливые, словно шаги самой смерти.
— Соусейсеки! Ответь же!
Из темноты появился силуэт шагавшего — приземистый, массивный, проросший корнями сквозь висящее на нем тряпьё. При каждом шаге от него отваливались комья земли — словно пень срубленного дуба выкопался из земли, чтобы отомстить дровосекам. Отвратительно низко, почти на уровне груди из лохмотьев выглядывало лицо — изрытое морщинами, словно кора, с мерцающими глазами-гнилушками и сучком вместо носа. Леший. Им пугала меня бабушка, когда я не хотел есть.
«Не будешь есть кашу, придет за ней леший. Кашу сьест, а потом и тебя с ней заодно».
Мороз пробрал меня от одного этого воспоминания, и с самыми грязными ругательствами в адрес каши, лешего, бабушки и авторов книг о детском питании я побежал прочь от этой сырой, трухлявой, ненасытной мерзости.
Долго бежать не пришлось — впереди появилась какая-то тень, в которой можно было узнать спину того самого лешего. Я бежал по кругу!
— Соусейсеки! Вытащи меня отсюда! Где я, черт подери?!
— Ты в моем Н-поле.
Голос шел со всех сторон сразу, и гулкое эхо разнеслось по галерее. Леший тоже услышал меня и уже успел подойти довольно близко.
— Откуда здесь эта дрянь, Соусейсеки? Выпусти меня!
— Он жил в тебе очень давно, я лишь выпустила его наружу.
— И что мне с ним делать? Он же меня сожрет!
— Так не дай ему это сделать.
— Чтоб тебе треснуть, мер…
Тяжелый удар выбил воздух у меня из легких, сбил с ног и швырнул на пол. Леший был быстрее, чем казался. Я едва успел подняться на четвереньки, как снова оказался на полу, а в груди словно разорвалась
