граната. «Он же забьет меня» — мелькнула мысль, и крик ужаса заметался над невидимым потолком.
Леший занес лапу для следующего удара, но я успел откатиться. Во рту был соленый привкус крови, кружилась голова. От очередного удара я спрятался за колонной и осколки камня оцарапали мне лицо. Думать, думать, думать. Как же, подумаешь тут, когда за тобой охотится пень-переросток!
Идея пришла довольно быстро. Метнувшись в сторону от загребущей лапы, я сдернул со стены неожиданно легко поддавшийся штандарт и накинул его на лешего, когда тот заглянул за колонну. У пенька не хватило ума разорвать или снять тряпку, и он вертелся на месте, бестолково размахивая корявыми ручищами.
— И что мне теперь с ним делать?! — крикнул я в темноту.
— Убить, что же еще?
— Чем? Руками?!
— Чем получится, леший-то твой.
— Ребра мне хоть подлатаешь потом?
— Выживи сначала.
Отличный совет, что ни говори.
Леший немного успокоился и слепо шарил вокруг, пытаясь ориентироваться на звук. Что ж, можно и руками попробовать, терять уже нечего. Подкрадываясь к лешему, я даже успел удивиться, что боли-то почти нет.
Была — не была! И, хорошенько размахнувшись, я от души врезал лешему по спине.
Эффект был несколько неожиданным. Вместо ожидаемого удара по дереву рука глубоко провалилась в трухлявое нутро, и пока я выпутывался из корней, леший столкнул меня на пол и прижал к стене. Отвратительное лицо приблизилось ко мне.
— Кто не хотел есть кашу? — скверным старушечьим голосом спросил нечистый и широко открыл пасть с гнилыми пеньками зубов.
Отчаяние, ярость и отвращение смешались во мне в тугой клубок, и я вытолкнул их наружу, выплескивая их сквозь окровавленные ладони вместе с последним проклятием. Сквозь спасительную темноту забытия я слышал только ужасные крики лешего.
Сквозь густую темноту пророс свет, а с ним пришла боль. Ныли ребра, тикала в такт сердцу голова, саднили ладони. Но все же знакомое чувство легкости не давало спокойно отлежаться, а это значило, что Соусейсеки снова поделилась со мной энергией Розы-мистики. Значит, я все же свалил эту древесную нечисть, или по крайней мере отогнал.
— Соусейсеки.
— Я здесь, мастер. Не двига…
Попытка подняться оказалась слишком болезненной, и я решил пока с этим не спешить.
— Раз уж я прикован к постели, быть может, объяснишь мне, что это было?
— П. простите, мастер. Я не собиралась…
— Мы уже были на «ты», Соусейсеки. Просто расскажи, что произошло.
— Я…я хотела научить тебя не бояться. Выбрала самый простой из твоих страхов и..
— Ничего себе, самый простой! А ничего проще не было?
— Сам виноват! — вдруг рассердилась Соу. — Зачем лезть на пень с кулаками?
— Ну уж прости, бензопилу ты мне не выдала!
— Ты что, действительно такой дурачок? Ты же даже умудрился обернуть его тряпкой, на что я даже не рассчитывала!
— А на что же ты рассчитывала? Что я его через коленку брошу или заплюю до смерти?!
— Там на каждой колонне по три факела торчало, а поджечь дерево даже ребенок догадается!
Я даже зубами заскрежетал от досады. Конечно же, Соу не стала бы меня так подставлять. Но мне, привыкшему к отсутствию интерактивности в играх, факел казался не оружием, а декорацией, не более.
— Соусейсеки. Прости, я, видать, действительно дурак.
— Это я должна просить прощенья, мастер! Я ведь тебя не предупредила, хотела как лучше…
— Ну, ну, все ведь обошлось. Только вот как?
— Не знаю. То есть догадываюсь, но не верится.
— Ну я его проклял под конец, когда помирал.
— Не, не в этом дело. Видел бы ты, что с ним творилось — пророс изнутри раскаленной проволокой и лопнул потом, а кричал так, что даже мне жутко стало. Не понимаю, что случилось,
— Я, кажется, что-то припоминаю. Я в него руками попробовал боль с яростью выпустить из себя.
— Ну и дела…руки покажи!
На покрасневших, как от ожога, ладонях бугрились багровые линии шрамов, свиваясь в причудливые фигуры.
— Стигма?! Час от часу не легче! Ты, мастер, как коробка с сюрпризами, не знаешь, чего и ждать.
— Стигмы…это же раны у святых-католиков?
— Да не только. То есть, название оттуда пошло, конечно. Но суть в вере.
— То есть, это как ожоги холодной монетой под гипнозом?
— Похоже, только стигмы ты сам на себе делаешь. Но это случается, только если дух полностью берет под контроль тело. Так сколько ни пробуй, а ни ран, ни ожогов одной силой воли не вызовешь, тело противится.
— Но если у меня получилось с лешим, может, и что-то другое так же выйдет?
— Веры не хватит. Особенно здесь, наяву.
— А в чем разница?
— Каждая реальность держится на вере ее обитателей. Смотри. В своем сне ты один — и оттого всемогущ. Во что бы ты не поверил там — сбудется. В моем Н-поле нас было двое, и хотя у меня там возможностей было больше — все-таки я в себя верю, — ты тоже влиял на него, хоть и неосознанно, и поэтому был бессилен.
— А леший? Я же не верил в него!
— Пока не увидел. Потом поверил глубоко и искренне, придал ему силы и форму, и даже эту глупую шутку про кашу.
— Но и убить смог поэтому?
— Да, ты поверил, что сможешь, а я не думала, что такое существует, а значит — не отрицала.
— То есть наяву, здесь, я не могу сбросить небо на землю только потому, что остальные миллиарды не допускают такой возможности?
— Ловишь суть на лету.
— Значит, наполнить напавшего наяву проволокой не выйдет?
— А вот этого я не говорила. Думай.
— Он должен поверить?
— Именно. Так работали маги — создавая вокруг себя ореол тайны, а затем пользуясь чужой верой в их силы.
— А верить должны все?
— Как минимум очевидцы, но чем больше верящих, тем сильнее ты сам. Ну и без твоей собственной веры ничего не получится.
— Соусейсеки, ты просто гений!
— Что ты, мастер, я просто рассказываю известное мне, не более.
— Кто предупрежден, тот вооружен. Но…
— Что?
— Ребра мне залечишь?
— Поверь, залечу.
Все же поверить до конца мне не удалось, поэтому целую неделю я провел, валяясь в постели с ноутбуком. Мы досмотрели «Розен Мейден», хотя потом мне пришлось долго успокаивать Соусейсеки, которая никак не могла поверить в то, что их всех обманули. «Как же так, как же так!» — всхлипывала она,
