комичность ее одеяний, это было чем-то большим, было отчаянием, оно вряд ли могло приобрести более пристойные формы, когда он грубо и разочарованно отрезал: 'Ну тогда- нет'.
И хотя ему ее отказ показался перстом Божьим, указующим на целомудрие, он сразу ушел из дома, направившись к более сговорчивой бабенке. Это обидело Эрну. С того вечера началась открытая война между Эшем и фрейлейн Эрной. Она не упускала ни малейшей возможности возбудить в нем страстные желания, он с не меньшим рвением использовал любой повод, дабы возобновить попытку затащить упрямицу в свою постель, не обещая при этом жениться. Борьба начиналась утром, когда она приносила ему, еще почти совсем не одетому, завтрак в комнату- вызывающая сильное вожделение забота, которая повергала его в неистовство, и завершалась вечером, абсолютно независимо от того, запирала она свою комнату изнутри или же разрешала ему войти. Никто из них не проронил ни слова о любви, и если они не начали испытывать откровенной ненависти друг к другу, а их поведение принимало форму злых шуток, то только потому, что они еще не обладали друг другом.
Ему часто приходило в голову, что взаимоотношения с Илоной должны были бы быть другими и лучше, но подойти к ней в своих мыслях поближе он не решался. Илона была чем-то более достойным, приблизительно таким же достойным, как президент Бертранд. Эшу не просто не нравилось то, что Эрна лишь забавлялась, срывая ему любую возможность побыть с Илоной, он буквально выходил из себя, столь сильно злили его эти хихикающие шуточки и лукавое жеманство. К тому же теперь Илона стала бывать в доме едва ли не каждый день и между ней и Эрной возникло что-то наподобие дружбы. Впрочем, Эшу было абсолютно непонятно, чем они там занимались вдвоем, когда, приходя домой, он улавливал сильный запах дешевых духов Илоны, который его всегда так возбуждал, то всегда заставал обеих женщин за странной немой беседой с глазу на глаз: Илона практически не знала ни одного немецкого слова, и фрейлейн Эрна была вынуждена ограничиваться тем, что поглаживала подругу, подводила к зеркалу и восторженно ощупывала ее прическу и наряд. Правда, Эш в основном был лишен возможности созерцать все это, потому что Эрна имела обыкновение скрывать от него присутствие своей подруги. Так, однажды вечером он, ни о чем не догадываясь, сидел в своей комнате, когда у входной двери зазвенел колокольчик. Он слышал, как Эрна открыла дверь, ни одна дурная мысль не пришла бы ему в голову, если бы кто-то внезапно не щелкнул ключом, вставленным в замочную скважину его двери с внешней стороны. Одним прыжком Эш подскочил к двери: его заперли! Эта баба заперла его! Ему следовало бы как раз проигнорировать дурацкую выходку, но это оказалось выше его сил, и он начал стучать в дверь, пока наконец фрейлейн Эрна не соизволила открыть ее и, хихикая, не проскользнула в его комнату. 'Итак, — выдала она, — теперь я к вашим услугам… у нас, собственно, гость, но им сейчас уже занимается Бальтазар'. Тут Эш в дикой ярости выскочил из своей комнаты и понесся на улицу.
Когда как-то ночью он вернулся домой поздно, в передней снова витал аромат ее духов. Значит, она снова была здесь или, должно быть, все еще здесь, и тут на крючке вешалки он увидел ее шляпку. Да, но где она прячется?
В жилых комнатах было темно. В своей конуре посапывал Корн, Не могла же она уйти без шляпки! Эш прислушался к тому, что происходит в комнате Эрны; в его воображении возникла волнующая и удручающая картина- там внутри обе женщины лежат вместе в постели. Он осторожно надавил на ручку двери; дверь не поддалась, она была заперта, фрейлейн Эрна всегда поступала так, когда действительно хотела спать. Эш пожал плечами и, больше не таясь, прогромыхал в свою комнату. Он лег в постель, но ему не спалось; он выглянул в переднюю; в воздухе все еще витал аромат духов, а шляпка по-прежнему висела на том же месте. Что-то здесь было не так, это чувствовалось, и Эш выскользнул в переднюю. Вдруг ему показалось, будто из комнаты Корна донесся какой-то шепот; Корн, увы, не был человеком, способным шептать, и Эш еще больше напряг слух: тут раздался стон, вне всякого сомнения, Корн стонал, Эш, вовсе не будучи малым, который боялся бы какого-то там Корна, все же ретировался, шлепая босыми ногами, в свою комнату, словно за ним мчалось что-то ужасное, Лучше бы он ничего не слышал.
Утром из тяжелого сна его вывела Эрна, не успел он еще и рта раскрыть, как она прошептала: 'Тсс, сюрприз, а ну, поднимайтесь-ка!' и удалилась, Он поспешно оделся и вышел на кухню, где возилась Эрна, она взяла его под руку и на цыпочках подвела к своей комнате, приоткрыла дверь и разрешила заглянуть. Там он увидел Илону; ее белая пухлая рука, на которой: все еще отсутствовали следы от ножевых ранений, свисала С: кровати, на слегка одутловатом лице выделялись тяжеловесные слезные мешки, она спала.
Теперь Илона стала чаще засиживаться у них допоздна, это продолжалось относительно долго, и до Эша наконец окончательно дошло, что она спит с Бальтазаром Корном, а Эрна прикрывает этот роман своего братца собственным, так сказать, телом. Мартин навестил его в складской канцелярии. Удивляло, как; этот объявленный вне закона человек, которого любой вахтер на любом предприятии был обязан гнать взашей, умудрялся проникать внутрь и на глазах у всех, сохраняя абсолютное спокойствие, ковылять на своих костылях по территории предприятия, никто его не задерживал, многие дружески приветствовали, естественно потому, что никто не решался сделать что-либо калеке. Правда, на рабочем месте Эшу как раз только профсоюзного активиста и не доставало; Мартин с таким же успехом мог бы подождать его и у проходной, но с другой стороны, на него можно было положиться: он знал, когда можно прийти, а когда следует удалиться, он был порядочным малым. 'Доброе утро, Август, — сказал он просто, — мне только хотелось взглянуть, чем ты тут занимаешься. У тебя здесь неплохо; правильно сделал, что приехал сюда'. Не хочет ли этот калека ему напомнить, что он должен быть благодарным ему за этот проклятый Мангейм? За историю, которая приключилась с Корном и Илоной, Мартина, конечно, винить не стоит, поэтому Эш в ответ проворчал: 'Да, правильно'. Где-то, нужно признать, это так и было. Потому что теперь Эш был рад- радешенек не иметь ничего общего с Кельном. Подобно соучастнику, он все еще покрывает преступление Нентвига, и то, что в Кельне можно на каждом углу столкнуться с этим уродом, отбивает всякую охоту туда когда-либо возвращаться. Кельн или Мангейм, какая, впрочем, разница, где, собственно, можно найти такое местечко, чтобы быть застрахованным от всего этого дерьма!
Невзирая на столь мрачные мысли, Эш поинтересовался, как дела в Кельне,
'Потом, попозже, — ответил Мартин, — сейчас я спешу; где ты обедаешь?' Выяснив это, он поспешно удалился.
Эш все же обрадовался этой встрече, и поскольку он был очень нетерпеливым человеком, то никак не мог дождаться обеда. Весна наступила как-то внезапно и в одночасье, и Эшу пришлось оставить верхнюю куртку на складе; между луж на ярком полуденном солнце весело поблескивали камни мостовой, и, казалось, в одно мгновенье меж этих камней у стен зданий пробились ростки свежей зелени. Проходя мимо погрузочной платформы, он прикоснулся к металлической планке, которой был окантован серый шероховатый деревянный пол, и рука ощутила приятное тепло, накопленное металлом. Если его не переведут в Кельн, то ему нужно постараться как можно скорее переправить сюда свой велосипед. Дышалось глубоко и легко, даже еда имела совершенно другой вкус, может потому, что окна забегаловки были распахнуты настежь. Мартин рассказал, что приехал сюда в связи с забастовками; иначе это случилось бы не столь скоро. На юге и в Эльзасе кое-что назревает, а такие ситуации имеют свойство довольно быстро распространяться: 'Что касается меня, то они могут бастовать столько, сколько им влезет, нам же эта неразбериха сейчас абсолютно ни к чему. Забастовка транспортников сегодня была бы чистейшим безумием… мы бедный профсоюз, а получить деньги от центрального правления- не стоит и мечтать… это было бы катастрофой, которую можно запрограммировать. Какое там внимание речникам, если одному ослу приспичило бастовать, да его никакая зараза не удержит. Рано или поздно, а они меня все-таки как-нибудь пришибут'. Он говорил это дружеским тоном, безо всякой злости. 'Они и сейчас надрываются за моей спиной, возмущаясь, что мне пароходства денежку платят'. 'Бертранд?' — заинтересованно спросил Эш, Гейринг кивнул: 'Бертранд, конечно, тоже'. 'Ну и скотина', — вырвалось у Эша, Мартин улыбнулся: 'Бертранд? Да это в высшей степени порядочный человек'. 'Ах, так, он еще и порядочный… а это правда, что он уволившийся офицер?' 'Да, он, должно быть, оставил военную службу-но это ведь говорит в его пользу'. 'Ого, даже так! Это говорит в его пользу?
Ни о чем нельзя судить наверняка, ни о чем нельзя судить наверняка, даже об этом прелестнейшем весеннем дне', — подумал Эш, кипя от возмущения, а вслух добавил: 'Мне хотелось бы просто понять, зачем тебе нужно продолжать заниматься этим делом?' 'Каждый стоит там, где ему предначертано Богом', — ответил Мартин, и лицо стареющего ребенка приобрело благочестивое выражение.
Затем он передал привет от матушки Хентьен и сказал, что ж все с радостью ждут его скорого приезда.
