заканчивалась в течение часа, тогда как служба в часовне часто затягивалась на два, не служил поводом для прихожан сменить веру.
Затем, когда служба заканчивалась, начиналось самое интересное, хотя, разумеется, вслух об этом никто не говорил. В хорошую погоду прихожане собирались на улице перед церковью, а если шел дождь, то толпились на крыльце или у задних скамеек или даже просачивались в классную комнату воскресной школы. На этих собраниях дружески беседовали, обменивались новостями и мнениями, делились сплетнями. Люди, многие из которых жили и работали не покладая рук всю неделю на фермах, слишком удаленных друг от друга и от деревни, чтобы поддерживать какое-то общение, с нетерпением ждали воскресного утра. Это было лучшее утро недели, и все им дорожили.
Глинис Оуэн, служившая судомойкой в Тегфане, за всю жизнь не чувствовала себя такой важной особой, как в это воскресное утро. Этим утром она пришла в часовню и принесла с собой новость, что среди ночи неожиданно явился граф Уиверн и вызвал в доме общий переполох. Сама Глинис пока не видела хозяина, но то, что он приехал, не подвергалось сомнению.
– Хвала Господу, – произнес преподобный Ллуид. Он стоял на верхней ступени каменной лестницы, ведущей на крыльцо, и прощался с расходившимися прихожанами. Священник вознес обе руки к небу, словно давая благословение. – Хвала Господу за то, что довел его до дома целым и невредимым.
С пастырем согласились не все.
– После стольких лет? – сказал Глин Беван, фермер. – И зачем он приехал?
– Прежде граф не очень-то интересовался своим домом, – заметила Гуэн Дирион, жена фермера, обращаясь к Блодуин Дженкинс, державшей лавку рядом с часовней. – Он был рад-радешенек убраться отсюда.
– И ни разу не приехал навестить свою старушку мать, – добавила мисс Дженкинс, кивком приглашая всех присутствующих согласиться с ее замечанием, – пока она не оказалась в деревянном ящике. Но тогда уже было поздно.
– Герейнт Пендерин. – Шорник Илий Харрис сплюнул на грязную дорогу, возможно, забыв на секунду, что на нем его лучший костюм и, следовательно, вести себя нужно подобающим образом. – Явился сюда не иначе как для того, чтобы выставиться перед нами своими расчудесными английскими фраками, распрекрасными английскими манерами и настоящим английским выговором. Будет строить из себя хозяина. Противно до тошноты.
– Илий, – с упреком произнесла миссис Харрис, бросив робкий взгляд на священника.
– Как сказалось, так и сказал, женщина, – буркнул Илий, чуть пристыжено и в то же время с вызовом.
– Пендерин, – заговорил Ивор Дейвис, бондарь. – Тот самый, который разбил сердце своей матери, как сказала Блодуин, и которому на нас наплевать. Наглость – вот как это называется. Приехал, чтобы помыкать нами.
– По правде говоря, справедливости ради мы тоже не очень хорошо обращались с его матерью много лет, – сказала миссис Олуэн Харрис, для которой честность была превыше всего, при этом она кивнула остальным женщинам в знак того, что ждет от них подтверждения. – Пока не узнали всю правду.
– Герейнт Пендерин, – задумчиво произнес Алед Рослин, деревенский кузнец, ни к кому не обращаясь. – Для возвращения он выбрал не лучшее время. Возможно, ему придется пожалеть, что он так поступил. И нам тоже.
– Наверное, следует подождать, – предложил фермер Ниниан Вильямс, сложив руки на круглом животе, – и тогда мы поймем, зачем он приехал и что намерен делать. В конце концов, у него есть полное право жить в своем доме. Нам следует дать ему шанс.
– Да, папа. – Сирис Вильямс, невысокого роста, худенькая и робкая, редко говорила на людях, но была в ней определенная смелость, которая иногда заставляла ее брать слово. – Мне исполнилось всего лишь пятнадцать, когда он приехал на похороны матери. С тех пор прошло десять лет. Тогда мне было его жаль: он казался таким потерянным под пристальными взглядами людей, которые скорее готовы были придраться к любой мелочи, чем оказать ему теплый прием. Возможно, нам не стоит судить его теперь, когда он стал графом Уиверном, а подождать и посмотреть, что будет дальше. – Она раскраснелась, прикусила губу и потупилась.
– Так и сделаем, – сказал Алед, не сводя подобревшего взгляда с Сирис. – Но не будем надеяться на слишком многое, ладно? Все-таки он граф уже два года, и за это время наша жизнь не только не улучшилась, а даже наоборот.
Сирис подняла ресницы и встретилась с ним взглядом на несколько секунд, ее глаза наполнились тоской, которую она тут же спрятала, вновь уставившись в землю.
– Подождать и посмотреть? Дать ему шанс? – Голос Марджед Эванс звенел от негодования. – Лично мне ни к чему давать ему шанс. Этот шанс у него был в течение двух лет. Времени предостаточно. Даже чересчур. А Юрвину кто даст второй шанс? Юрвин мертв по вине Герейнта Пендерина, графа Уиверна. – Она буквально выплюнула это имя, гордо вскинув голову и выпрямив спину.
Марджед, высокая, гибкая, красивая, как всегда, привлекла к себе все взгляды и внимание.
– Юрвин совершил преступление, Марджед, – твердо заявил преподобный Ллуид, не побоявшийся возразить разгневанной дочери.
Глаза ее полыхали, когда она с зардевшимися щеками обратила свой гнев против него.
– Преступление, – сказала она. – Преступление пытаться спасти свой народ от голода. О да, папа, это преступление. Самое злостное, как оказалось. Преступление, за которое наказывают смертью. Мой муж погиб, после него осталась ферма, где работают три женщины: его жена, мать и бабушка. Юрвин умер, потому что Герейнта Пендерина заботит только один человек – он сам. И мы еще должны давать ему шанс? Какой шанс, скажите на милость? Шанс еще раз поднять ренту? Силой отнимать у нас церковную десятину, даже если после се уплаты мы начнем голодать? Заставлять нас платить высокую дорожную пошлину на заставах, чтобы мы не могли ездить на рынок и даже привезти на поля известь? Вытеснить нас с нашей земли в работный дом?
Преподобный Ллуид, отец Марджед, вновь поднял руку.
– Мы не можем нарушить закон, даже чтобы исправить несправедливость, – сказал он. – Две несправедливости не составят праведный поступок. Предоставим же Господу вершить справедливость. «Мне
