И вот, уже в самолете фея, усаживаясь в свое кресло в салоне первого класса – а феи, как я тоже, впрочем, уже говорила, совершенно не чуждаются комфорта и любят получать его во всех доступных им формах – внезапно почувствовала, что слон у нее за плечом совершает какие-то странные и казалось бы, ненужные в данный момент перемещения. После пережитого фея, надо сказать, очень внимательно следила за всеми передвижениями слона в пространстве. И вот теперь этот слон, ни с того ни с сего, по совершенно собственной инициативе вышел у феи из-за спины и направился к соседнему ряду кресел, где фея тут же, проследив направление его движения, с несвойственным для себя ужасом узнала ту мрачную женщину из уже забытого ей ресторана, с которой ее слон провел столько потерянного времени... То есть, конечно, сперва фея узнала не женщину, а ту самую сумку из очень приличных, и только потом уже собственно женщину, и даже не узнала, а, скорее, догадалась, что это та самая женщина, потому что никакой памяти на человеческие лица у фей, естественно, нет, да и способностей к дедукции, в общем, тоже. Но в таких непредвиденных, если не сказать – совершенно кошмарных обстоятельствах даже у фей просыпается, очевидно, не только несуществующая память, но и какие-то иные внутренние резервы.
У феи внутри замерло отсутствующее сердце. Слона, если ему что-то придет в его невидимо-счастливую голову, нельзя заставить, нельзя вернуть, нельзя переубедить. Вот он решит сейчас по каким-то неведомым никому причинам уйти от нее, своей феи, и остаться жить с этой человеческой женщиной в кресле – и все, и она ничего не сможет с этим поделать, разве что самой стать невидимой, превратиться в незримого близнеца этой женщины и существовать с ними втроем, всегда втроем, всю жизнь, как Орест с Пиладом и Ифигенией. Впрочем, совершенно неясно, при чем вообще тут какая-то Ифигения, ну разве что только для того, чтобы подчеркнуть общую нелепость происходящего...
Но ничего не произошло. Слон постоял немного у женщины за спиной, подышал своим счастливым теплом ей в затылок, взъерошил невидимым хоботом ее темно-рыжие волосы – и, оставшись незамеченным, вернулся обратно к фее, в свой привычный волшебно-эфирный мир. Фея, у которой в этот момент заметно отлегло от того, что можно было бы назвать сердцем, не будь она существом эфирной природы, рухнула в кресло и со счастливо-изнеможденным облегчением закрыла глаза. Самолет выруливал на взлетную дорожку.
Вот такая фее-рическая история. Самое главное, чего мне, похоже, удалось достичь в процессе ее рассказа – это окончательно запутать доверчивого читателя, так, чтобы он уже совершенно не понимал, при чем тут фея, зачем кому-то сдались волшебные невидимые слоны, кто, наконец, украл у президента картину, была ли она украдена вообще, и, строго говоря, был ли мальчик.
Я не сильно покривлю душой, если признаюсь, что в этом, отчасти, и заключалась моя цель. Не главная, конечно, самую главную цель я, может, и сама себе не могу отчетливо сформулировать, и даже не вторая по старшинству, а так, просто так, одна из... Мне хотелось поделиться с вами чем-то таким на заданную тему, но, поскольку рассказывать все совершенно четко и ясно, как на духу, в сегодняшней жизни как-то не слишком принято – многие могут обидеться, другие совсем не хотят, чтобы про них вообще что-то было рассказано, а уж феи бывают какими скрытными... В общем, я честно старалась. Что-то из всего этого, безусловно, можно извлечь. С другой стороны, ничего однозначного сказано не было. Но вдумчивый читатель, если захочет и задастся целью извлечь отсюда что-то такое, важное для себя... Надеюсь, у него все получится. Даже если ему нужно было что-то, чего в этой басне по определению нет. В конце концов, разве не в этом кроется великая сила искусства?
Воспоминания, собственно, тоже на этом почти кончаются. Нет, остаются, конечно, разного рода подробности и детали, вроде перевода денег из венского банка и их дальнейшей судьбы, выяснения отношений с Ником и последующего условного примирения, возвращения в Америку и покупки домика на Лонг-Айленде. Очень удобно – до центра Нью-Йорка рукой подать, и Женьке, который тем временем поступил в аспирантуру в Принстон, удобно навещать меня, и Ник из Бостона приезжает на выходные с немеряной частотой. Даже чаще, чем хотелось бы, если честно, но это неважно. Много чего остается, кто ж спорит, но это, извините, уже никакая не история, а самая настоящая жизнь. Моя жизнь. И ни в личные, ни в финансовые ее подробности я никого посвящать не хочу. Даже фей с их волшебными слонами. Впрочем, что касается слонов... Пожалуй, я выпишу чек на некоторое количество американских долларов для покупки яблок слонам, бегущим ночью по улицам Манхэттена.
