которой при их появлении, не поднимаясь от компьютера, хмуро кивнула золотоволосая красавица с большими нарисованными глазами, прошел во внутренний кабинет.
Кабинет был темен и затхл.
— Выгнал бы ты свою секретутку, — от души посоветовал Курдыгов, помогая открыть шторы, в то время как сам хозяин манипулировал пультом кондиционера. — Кто так за шефом ухаживает?
— Надо бы, — беззаботно согласился Забелин. Он пригласил гостя жестом за столик для переговоров, включил электрический чайник: — Чай? Кофе?
— Кофе. Нет, надо ее выгнать. Что это? Большой человек сам ухаживает. Стыдно ей.
— Так что с кредитом будем делать, Аслан Магомедович?
— Чего делать? Не могу я сейчас отдать. Все в производстве. Был ведь у меня: цех заканчиваем. Через полтора месяца первые партии пойдут, тогда и рассчитываться начнем. Вот они, красавицы мои. — Он вытащил из кармана две упаковки, придвинул их собеседнику. Упаковки были, что называется, смотрибельными, с фирменным знаком самого Курдыгова. Таким же, что носится по всей стране, изображенный на многочисленных принадлежащих Курдыгову фурах. И Забелин знал, что на постах ГАИ тяжеловозы с гордой надписью под борту «Курдыгов товар» значатся среди неприкосновенных.
— Безотказный расчет. Я весь рынок промаркетил, как ты учил, — по-восточному подольстился гость. — Мои сигареты свою нишу сразу возьмут — качество не хуже импортного и при смешной цене. Скажи, не смешная разве? Так что за полгода рассчитаемся полностью, это без вопросов.
— Да вопросы не к тебе, Аслан. Неизвестных вводных полно: где гарантия, что завтра не введут монополию на твои изделия, не поднимут акцизы, да черта не накрутят. И все твои раскрасивые расчеты можно будет…
— Нет, нет гарантий, — грустно согласился Курдыгов. — Руслана не стало — гарантий не стало, стабильности не стало. Но и жить надо! Знаешь ведь, не бандит Курдыгов. Я предприниматель, я честное дело делаю. В авизо не участвовал. А как думаешь, мог? То-то. Мое имя — по всей стране имя. Да, трудное время, но ведь не увожу, как другие некоторые, деньги за границу и сам не съезжаю. Вот оно, все здесь — перед вами. Почему ж твои со мной как с вором?
— Ну уж как с вором. — Забелин поднялся налить кофе и успокоительно пожал хрупкие, но авторитетные плечи представителя одной из мощнейших чеченских диаспор, сподвижника и советника всесильного прежде Хасбулатова. — Не тебе объяснять, Аслан Магомедович, есть банковская технология. Нравится это кому-то или нет, но она как щит — предохраняет банк от чрезмерных рисков, а значит, от разорения.
— Знаю я эту вашу технологию, — осторожно загорячился обидчивый чечен. — На каждый рупь по залогу. Люди все решают. Вот есть ты. Ты мне веришь, потому что видишь — дело Курдыгов делает. И ты знаешь, я тебя никогда не подведу. Скажешь: все отдай — все отдам. Другому не отдам, тебе — не смогу отказать. Потому что Курдыгов помнит, кто ему друг, а кто — между прочим. А все эти условности — они для условных людей. Что залог? Ну придут ко мне залог отбирать — сто моих вездеходов, что по всей Европе крутят? Думаешь, кто возьмет? Пусть попробуют. А тебе, что есть залог, что нет, — скажи: «Надо», — и без слов отдам.
— В этом-то и проблема, — не поддался на грубую лесть Забелин. — Все ведь понимают, что залог твой на деле — бумажка. А значит, и кредит твой, случись что, — бжикнется. И ты на моих не обижайся, Аслан Магомедович. Они перед банком ответственны. Потому и с тобой строги. Это не к тебе недоверие. По большому счету правительству доверять мы не имеем права.
Он нагнулся над селектором:
— Дерясина ко мне.
— Проценты хоть выплатил?
— Набрал. С трудом, но набрал. По людям прошел. У меня ж перед тобой слово было. Тоже сказать — ставки у вас… как на врага.
— Твоя правда, Аслан Магомедович. Не работаем, а круговую оборону держим… Заходи, заходи, — пригласил он.
В кабинет заглянул и направился к сидящим долговязый узколицый парень. В левой руке предусмотрительный Дерясин помахивал папкой с крупной надписью «Курдыгов товар».
— Здравствуйте, Аслан Магомедович! — Он протянул руку, и Курдыгов, неспешно обозначив встречное движение, вложил в нее холеную свою ладошку.
— Алексей Павлович, — возмущенно обратился Дерясин к Забелину, — слухи какие-то поползли.
— Не к месту это. Давай-ка по кредиту Аслан Магомедовича. Что проценты?
— Да проценты-то позавчера заплатили, — неприязненно подтвердил Дерясин. Общение с заносчивым Курдыговым жизнелюбия кредитному инспектору не добавляло.
— Стало быть, обязательства выполняют.
— Да это как посмотреть.
— Вот и чудненько! Тогда включай на кредитный комитет к пролонгации на три месяца. Визу я поставлю. Нужное дело Аслан Магомедович делает, — успокоил он насупившегося кредитника. — Трудное, но нужное. Кому ж поддержать, как не нам? Но, Аслан Магомедович, — обратился он к поднявшемуся благодарно Курдыгову, — мы тоже на пределе. Третья пролонгация — не шутка. Придется под нее создавать дополнительные резервы. Так что не обессудь, но при первой же просрочке платежей будем взыскивать.
Раздался телефонный звонок.
— Слушаю.
— Это Чугунов, — послышалось на другом конце провода. Собственно, начальник аппарата президента мог бы и не представляться, а просто, по своему обыкновению, не обращаться к собеседнику. Забелин даже поражался, где исхитрился тридцатилетний Чугунов подхватить через десятилетия стиль общения сталинского секретаря Поскребышева. Может, социальный ген взыгрывает? — Шеф срочно приглашает.
— Только расстались.
— Приглашает немедленно, — неприязненно повторил Чугунов и, полагая, что сказанного достаточно, отключился.
Звонок этот вернул Забелина к происшедшему. Еще накануне, на семинаре в Сосенках, когда решились они на сегодняшний разговор с Второвым, ни один из них — уж сам-то он точно — не предполагал прямого разрыва. Допускалась, конечно, учитывая нетерпимость президента и проявляющуюся злопамятность, попытка с его стороны убрать кого-нибудь из недовольных. В последнее время, презрев всяческие управленческие каноны, он вовсю развлекался «тасованием» кадровой колоды. И они договорились дружно защищаться.
Но агрессивная готовность Второва изгнать правление в полном составе под угрозой собственного увольнения Забелина, как и остальных, оглушила.
И когда сразу после правления перехватил его Керзон с предложением консолидироваться перед советом директоров, за чем едва скрывалась очевидная попытка смещения Второва, Забелин насупился:
— Я в эти игры не играю.
— Игры нам Папа навязывает. Или без суеты сдадим банк, который завтра же молодые сопляки выдвиженцы и взорвут? Разве для того столь лет бок о бок отстраивались? Неужто не понимаешь, что поодиночке он нас разорвет?
— Все так, Палыч. Но — без меня.
— Твое слово для совета важно.
— Без меня, извини.
Была за всем этим одна вещь, через которую не мог он переступить и которую сам определял как «первичность права». Таким правом обладал когда-то любимый его учитель академик Мельгунов, настойчиво подталкивавший Забелина в заведующие лабораторией, а потом вдруг, накануне назначения, категорически потребовавший его увольнения из института. И хоть причину внезапной этой перемены так и не узнал, и хоть очень хотелось остаться, и влиятельные, уровня Мельгунова, люди уговаривали, против воли учителя не пошел — просто уволился.
