Я прощупывал почву, чтобы убедиться, что он действительно ничего не знает. Его взгляд по- прежнему выражал чистосердечие, а голос звучал совершенно естественно.
— Да, в следующем месяце я встречаюсь с Карлом Петером.
Он улыбнулся.
— Этот матч нельзя назвать очень уж серьезным.
Я нахмурился.
— Ты так считаешь? Однако апперкот у Петера очень недурен, ты не видел, как он нокаутировал Грасиаса?
— Апперкот — это еще не все… Что касается Грасиаса, все и так знали — его песенка спета…
От этих слов меня вдруг охватила слабость. Спе-та! Опять у меня в голове эхом отдавалось мерзкое слово…
— Скажи-ка! Ты, похоже, очень уверен в себе?
— Ну, разумеется, Боб. Вы всегда говорили мне, что прежде всего надо полностью доверять своим кулакам… Вот увидите, этого Петера… Я отрабатываю стойку, чтоб не нарваться на его апперкот… А вот он пусть постарается увильнуть от моего бокового в печень, который я собираюсь ему преподнести…
Я с легким презрением пристально смотрел на него. За кого он себя принимал, этот разряженный боксер? И вот это ничтожество по их выбору должно занять мое место! Я не мог больше скрывать свою злобу.
— Слушай, Жо, я тебе кое-что скажу…
— Да?
За спиной Андрикса Кати делала мне знаки, она считала, что я слишком резок, но я не мог сдерживаться. Я предпочитал выложить карты на стол.
— Слушай, Жо, ты знаешь, что там потихоньку готовится?
Мой тон вызвал у него беспокойство. Нахмурив брови, он взглянул поочередно на Кати и на меня.
— Хотят, чтоб ты занял мое место, Жо. Эти господа, эти жалкие торгаши считают, что я слишком стар, и постараются сбагрить тебе мой титул…
Это его потрясло. Он пребывал в нерешительности, подобно тому, как порой, войдя в ближний бой, сомневаешься, в самом ли деле слышал гонг.
— Я?
— Да, ты!
— Чемпион Европы!
Прямо крик души! Вот о чем он подумал прежде всего, ненасытный человечек!
— Что ты на это скажешь?
— Вы пошутили, да?
— Нет. Меня только что поставили в известность… Ты выигрываешь у Петера, потом состоится наш матч из десяти раундов… Мы делаем ничью… Ты слушаешь внимательно? Затем обязательно следует матч-реванш на звание чемпиона. Ты выигрываешь у меня по очкам, и вот ты — чемпион! Ничего легче…
Он был в восторге и даже не пытался скрыть свою радость, не отдавая себе отчет, что его триумф зиждется на моем поражении. Каждый за себя! Таков закон жизни, таков же тем более закон бокса.
— Значит, ты доволен?
Мой вопрос его отрезвил.
— Ах, Боб, зачем вы так говорите… Они заливают: вы еще в отличной форме, и мне ни за что не выиграть, если только вы сами не захотите поддаться.
Но его глаза опровергали сказанное им. Он был уверен в собственной силе, уверен, что победит меня. И я мог держать пари, что ему уже приходилось слышать о моем неминуемом «конце».
— Бодони утверждает, будто, напротив, тебе придется быть поосторожней, чтоб не послать меня в нокаут!
— Он говорит так для…
— Нет, Жо, он сказал это не для смеха. Он сказал это потому, что такова, видимо, правда. Бодони всегда говорит правду, потому я его и люблю.
Наступило тягостное для Жо молчание. Кати занималась цветами, устраивая их в хрустальной вазе, Артуро накрывал на стол.
— Послушай, Жо, ты ведь хороший парнишка, а?
— Вы сами знаете, Боб… Вы, как бы сказать, мой учитель. Я никогда не сделал бы вам больно, я бы не смог!
Я встал и схватил Жо за отвороты его безукоризненного пиджака. Наверное, мой взгляд не сулил ничего хорошего, потому что Жо вдруг побледнел.
— Вбей себе в голову, Жо, то, что я сейчас скажу… Тебе придется сделать мне больно, потому что мне не нужны подарки и потому что уж я постараюсь, чтоб ты от меня подарка не получил. Я согласился на матчи при одном условии: бои будут честными. Я всегда дрался честно и останусь честным до конца. Никаких махинаций, Жо, ты меня слышишь?
Я буквально приподнимал его с кресла.
— Да, да, Боб…
— Никакого, даже самого маленького, подарка. Если ты и должен стать чемпионом Европы, то станешь им благодаря своим кулакам, а не с благословения Голдейна, понял?
— Да, да, Боб!
Кати не пыталась вмешаться. Она знала, что это наше объяснение необходимо.
— И если ты должен им стать, выиграв у меня нокаутом, пусть будет так. По-прежнему согласен?
Я отпустил его.
— Ну разумеется, Боб, к чему этот разговор… Мы будем сражаться со всей душой, не думая о нашей дружбе, этого требует спорт.
— Не думаю, что ты победишь меня, Жо…
Тут он промолчал, это его задело.
— И знаешь, Жо, почему?
— Нет, Боб.
— Потому что ты боксируешь, как я тебя научил… И твои знаменитые удары отработаны мною…
Он покачал головой.
— Да, понимаю… Вы наверняка правы, Боб… Тем не менее я сделаю все возможное и невозможное для того, чтобы выиграть.
Это спокойное заявление меня смягчило.
— В добрый час…
Я поцеловал его по-мужски, без нежности, и он вернул мне поцелуй с той же грубоватой неловкостью.
— Нам надо было выяснить все вопросы, малыш…
— Вы правильно сделали…
Кати пригласила нас к столу. Ужин прошел вяло, и Жо в этот вечер ушел рано.
Еще никому не приходилось наблюдать поединок боксеров с таким напряженным вниманием, с каким я следил за матчем между Петером и Андриксом.
Уже на протяжении некоторого времени мой маленький Андрикс собирал полный зал. Задолго до того, как он стал выступать в главных поединках, его имя дырявило афиши. Напористость, сила удара и быстрота, с которой он нокаутировал своих противников, привлекали толпы зрителей, вечно жаждущих необычайного. Его окрестили «убийцей на ринге» и уже после четвертого боя прочили в чемпионы мира.
Я сидел в четвертом ряду кресел, то есть на границе оптимальной видимости. Не смейтесь: для того, чтобы действительно видеть боксерский поединок, надо как бы самому пережить его, а это невозможно на расстоянии большем, чем три метра от ринга.
Противник Андрикса, розовый блондинистый немец Петер, был выше его ростом на целую голову и превосходил длиной рук. Петер был из тех нескладно скроенных атлетов, у которых вместо талии лишь
