Я спроваживаю даму, вежливо попросив ее оставить нам чемодан с игрушками. Как только за ней закрывается дверь каюты, мы дружно начинаем играть в вандалов! Игрушки ломаются, рвутся, трещат в наших руках. Что-то похожее мы вытворяли в далеком детстве! Через час мы прекращаем этот вандализм. Каюта напоминает посудный магазин, в котором на некоторое время заперли семейство обезьян.
— Выходит, что для документов она придумала другой тайник,— обескураженно вздыхает Толстяк с окровавленными пальцами.
— Это уж точно,— соглашаюсь я.
— Хоть макет удалось найти! — поднимает наш дух довольный собой Пинюш.— Старик будет доволен. Не зря потрачены деньги на путешествие через океан. Я не люблю сорить деньгами! Не то, что моя жена. Она покупает столько лекарств, что не в состоянии даже проглотить... Вы же знаете, что у нее язва.
Мы покидаем кабину.
С палубы, куда мы поднимаемся, открывается великолепный вид на небоскребы Манхаттана, щедро залитые золотом утреннего солнца.
— Америка! — восхищается Пино, тараща свои слезливые глаза.
— Америка! — повторяет за ним Берю в экстазе.— Думал ли я, что когда-нибудь...
Я тоже не могу запретить себе вздохнуть:
— Америка! Это ослепительно, заманчиво! Одним словом, встреча с Америкой — это настоящий шок!
— Давайте поднимемся еще выше,— предлагает Берю.
Дважды повторять не надо. С верхней палубы обзор
значительно шире: улицы, заполненные людьми, автомобилями. И над всем этим царит настоящий портовый гвалт: скрежет, грохот, музыка, рев сирен, гудков, голоса, крики.
Ошалев от этой какофонии звуков, подают голоса собаки. Я оглядываюсь. Как же я забыл, что мы стоим недалеко от псарни, где я впервые встретил Марлен.
— На корабле собаки? — удивляется Берю.
— Две. Надо их успокоить.
Увидев нас, псы замолкают, а боксер даже позволяет погладить себя по голове. Мне почему-то вспоминается слегка испуганное выражение лица малышки, когда она застала меня около клетки своего боксера.
А не могут ли храниться документы в клетке собаки? Вполне возможно!
Открыть клетку не составляет никакого труда.
— Что ты задумал? — волнуется Берю.
— Появились некоторые мысли! Подержи песика, пока я пошарю по углам его конуры.
— Смеешься, парень! А если этот Медор цапнет меня за зад?
— Побываешь у доктора, только и всего!
Боксер, кажется даже рад нам. И я без всяких проблем передаю пса в надежные руки Берю, который тут же начинает ублажать его нежной белебердой:
— Иди ко мне, мой ласковый малыш, мой нежный песик, такой добрый, такой... Иди, иди ко мне, малыш, иди к дедушке!
Боксер проникается доверием и начинает облизывать лицо Толстяка, млеющего от удовольствия, зажмурив глаза.
А в это время я почти на четвереньках исследую клетку, но все тщетно.
— Ничего? — спрашивает Пино.
— Ничего!
Я уже собираюсь поместить боксера на свое место, как Берю начинает истошно орать:
— Что это за безобразие! Я уколол себе руку об этот дурацкий ошейник! Кто придумал нацепить орудие пытки на такого ласкового и мирного пса!
Охваченный новой идеей, совершенно спонтанно посетившей меня, я снимаю ошейник с собаки.
Безмятежная улыбка освещает мое лицо. Ошейник неестественно раздутый... Что-то похрустывает внутри, а любопытный шов почти по всей длине ошейника делает мою улыбку еще безмятежней.
— Толстяк, нож!
Аккуратный надрез...
И в моих руках появляется рулон из тончайшей бумаги с кабалистическими знаками: чертежи!
— Смотрите, дети мои!
— Документы? — открывает рот Берю.
— И не только они! А еще и свидетельство моей гениальности!
— Так значит, триумф по всем направлениям! — восклицает Пино.
— Во всяком случае, на французском, это уж точно! — заявляю я с умным видом.
Примечания
1
Я не могу говорить о других, но лично я не осмелился ни разу развернуть эту уважаемую газету.
2
3
4
5
