снисходительную. — Ты ведь знаешь: это невозможно. Ты найдешь работу лучше и уедешь — это однозначно.
То, что Бун обратился к ней так, как ее звали в детстве, расслабило ее, но она снова кинулась в бой:
— Я уже отказалась от лучшей работы, чтобы приехать сюда!
Он наклонил голову, как бы уступая ей.
— Ну, хорошо, но у тебя масса неиспользованных возможностей. Однажды ты можешь встретить того счастливчика, за которого согласишься выйти замуж. Ты думала об этом?
— Не смей разговаривать со мной в таком снисходительном тоне, Дэниел Бун Таггарт! — Она просто приросла к месту от проявленной храбрости. — Понимаешь ли ты, что значит это место для твоего деда?! Здесь воевали и умирали его предки. Здесь воевали и умирали и твои предки.
Легкая гримаса, слабо напоминающая улыбку, тронула его губы.
— Я знаю. Таггарты воевали в Аламо, воевали с племенем команчи едва ли не до последнего.
— Да, они сражались! И ты должен был бы… — Она замолчала, чтобы, вдохнув всей грудью, побороть дрожание в голосе. Она хотела продолжить так: «Тебя надо было бы выпороть кнутом!», но вместо этого сказала: — Ты должен гордиться ими.
— А что дает тебе повод думать, что я не горжусь?
Он наклонил голову и посмотрел на нее с холодным превосходством.
— О, Бун! — Кит готова была заплакать. Их разговор принимал ужасную форму, все выходило хуже, чем она могла себе представить. Этот человек… что ему докажешь? Она резко вспылила: — У тебя есть сердце?! Если да, то ты должен понимать, что самое ценное, что есть в мире, — это семья.
Легкий румянец, тронувший его скулы, никак не свидетельствовал о том, что ее слова как-то его задели.
— Будь благоразумной, Кит. Томасу Т. Таггарту, очевидно, не следует знать о его ограниченных возможностях. Но поскольку о нем забочусь я, то мне кажется, что лучше всего забрать его отсюда, пока он не причинил себе серьезного вреда.
— Его бы убило, если бы он услышал то, что ты говоришь, — прошептала она.
Кит чувствовала свою полную беспомощность. Она не знала, как вести себя с этим бессердечным человеком. На какое-то мгновение ей показалось, что выражение лица Буна смягчилось, но это длилось недолго, он выпрямился, пожал плечами и сказал:
— Ты не права. Дед стреляный воробей. Только недостаточно крепкий, чтобы, объезжать диких лошадей. Я забираю его отсюда для его же блага, Китти. И для своего тоже. Я хочу, чтобы он был рядом со мной, чтобы я мог заботиться о нем. Вернее, заботиться о нем, когда он будет нуждаться в моей помощи. Что бы ты ни говорила — я люблю своего деда. — Он сделал два шага по направлению к двери и, остановившись, бросил на нее холодный взгляд. — Семья для меня много значит, Китти. Почему ты не оставишь все это и не дашь всем жить спокойно, а?
Никогда раньше Кит не ставили на место таким образом! Она была посторонним человеком, а значит, с ее мнением не намерены считаться.
Кажется, ей сказать больше и нечего. Она уныло стояла и смотрела, как Бун неторопливо выходил из кухни. Было очевидно: он не рассчитывал на ее возражения, так как они ничего для него не значили.
Кит отказывалась всему этому верить.
Где-то в глубине души она надеялась, что значит для семейства Таггарт гораздо больше.
Бун, перед тем как войти в спальню деда, немного помедлил около двери, чтобы исчезло хмурое выражение лица. Кажется, с Кит будут проблемы. Ее явная антипатия, мягко выражаясь, удивила его.
Она всегда, насколько он помнил, была страстной натурой, что ярко проявлялось в ее привязанностях и поступках. Кит никогда и ничего не делала наполовину. Понятно, она заботится о Томасе Т., но вся ответственность за него лежит ведь на Буне и Джеси.
Однажды она выйдет замуж, заведет детей, и тогда все ее воспитательные инстинкты будут направлены в другое русло. Кит молода — двадцать пять лет — и красива… Он улыбнулся, вспомнив ее широкую ясную улыбку… И гриву ее рыжих непокорных волос, которые существовали как бы сами по себе…
Множество янтарных веснушек усеивало ее нежную кожу; он вспомнил, как она всегда ненавидела их. Ему же они нравились — он считал, что они придают Кит особую пикантность и великолепно сочетаются с медно-рыжими волосами и ясными зелеными глазами.
В старые добрые времена они хорошо ладили друг с другом. Какой бес вселился в нее сейчас? Неужели она всерьез считает, что он способен сделать что-либо такое, что может ранить Томаса Т.? Он снова готов был разозлиться, но все же, придав себе беспечный вид, улыбнулся и открыл дверь в спальню деда.
Кит Маккри не была их кровной родственницей. И они оба должны хорошо помнить об этом.
Утром следующего дня Бун явился на завтрак разодетый, как пижон. Заканчивающая ставить на поднос Томаса Т. его завтрак — овсяную кашу и компот из чернослива — Кит с трудом скрыла свое презрение по поводу его отлично сидящих брюк, желтой спортивной рубашки с коротким рукавом и сверкающих белизной кожаных спортивных туфель.
Он кивнул ей, можно предположить — дружески, но возможно, и нет, и налил себе чашку кофе.
— Некоторые вещи остаются неизменными, — проговорил он.
— Какие? — Кит удивленно посмотрела на него, умудрившись капнуть черносливовым соком на белоснежную салфетку.
Он кивнул на поднос:
— Завтрак Томаса Т. Летом, зимой, весной и осенью — овсяная каша и чернослив.
Что-то в его голосе показывало, что он иронизирует над дедом, но Кит решила эту иронию не заметить. Она не должна с ним ссориться. Пролежав с открытыми глазами почти половину предыдущей ночи, она обдумала, как ей следует вести себя с Буном, и решила, что надо попросту прикусить язык и во всем умасливать его. Это означало, что отныне она должна контролировать свой необузданный нрав.
— Бун… — начала девушка вкрадчивым тоном. Любой человек на его месте мог бы живо заинтересоваться дальнейшим. Он же лишь посмотрел на нее поверх чашки с кофе и ждал, когда она продолжит. Кит тяжело вздохнула. — Это касается несчастного случая с Томасом Т., — сказала она. — Это было не то, что ты думаешь.
Он приподнял брови.
— А что я думаю?
— Вероятно, что он — я имею в виду, что Томас Т., должно быть… — Она начала запинаться из-за того, что хотела рассказать все искренне и прямо. Причем надо было контролировать свои слова, к чему она не привыкла. Справиться с собой Кит было нелегко. — Я уверена, ты думаешь, что он просто свалился с какой-то дряхлой клячи, потому что слишком стар, чтобы вообще ездить верхом. Но это совсем не так.
Бун едва сдержал улыбку.
— Я так не думал, но, пожалуйста, продолжай.
— Хо-хорошо. — Она немного помедлила, кусая нижнюю губу. — Понимаешь, конь, который сбросил Томаса Т., не какая-то заурядная старая кляча. Это действительно великолепное животное. До того как его привезли сюда, он жил на ранчо к югу отсюда, и там с ним обращались довольно плохо. Никто не мог ездить на нем верхом, и за ним укрепилась дурная репутация.
— И мой дед, которому восемьдесят с лишним, решил прокатиться? — Бун с явным неудовольствием покачал головой. — Китти, это не веский аргумент, чтобы доказать наличие былых способностей Томаса Т…
— Я приведу эти аргументы, если ты дашь мне докончить, — вспыхнула она прежде, чем успела опомниться.
— Пожалуйста, продолжай.
Бун скрестил руки, под трикотажной спортивной рубашкой выступили бицепсы. Было непонятно, рассержен он, или обижен, или, скорее всего, удивлен.
— Томас Т. проводил часы, дни, недели, работая с этим черным жеребцом. И все мы думали, что ему
