Года любви и дни печали

одна.

* * *

Я во сне не летаю,
А падаю вниз.
Для полетов, как видно,
Года мои вышли…
Вот гора надо мной,
Словно черный карниз,
У покатой,
Окрашенной в синее крыши.

Я боюсь высоты.
Наяву. И во сне…
И когда я лечу
В бесконечную пропасть,
Обрывается сон.
И приходят ко мне
Ожидание чуда.
И смутная робость.

Начинается день,
Забывается сон.
Но лишь встречу тебя —
Та же нa сердце робость.
Улыбаешься ты.
Я как будто спасен.
Хоть опять я лечу
В бесконечную пропасть.

Ода плову

Когда в узбекском доме праздник…
(Там праздник, если гость пришел…)
Вас поразит многообразьем
И щедростью просторный стол.

Похож на южные базары,
Тот стол соблазн в себе таит.
Да будь ты немощным и старым,
Проснется волчий аппетит.

Узбекский стол…
В такую пору,
Когда в Москве трещит мороз,
Он зелени и фруктов гору
Нам в лучшем виде преподнес.

Ни прозой мне и ни стихами
Не описать узбекский стол…

Вот разговоры затихают
И вносят плов.
Как на престол
Его хозяин водружает
Среди закусок и вина.
И плов весь стол преображает.
И как ни сыт ты – бьет слюна.

Сияет стол, сияют лица.
Вкушай и доброту твори.
А в пиалушках чай дымится,
Зеленый, как глаза твои.

Но тостов нет.
Таков обычай.
Им после плова не звенеть…
«Дай сигарету…»
«Нет ли спичек…»

И все.
И можно умереть.

Ташкент

* * *

Я разных людей встречал —
Лукавых, смешных и добрых.
Крутых, как девятый вал,
И вспыльчивых, словно порох.

Одни, как хитрая речь.
Другие открыты настежь.
О, сколько же было встреч
И с бедами, и со счастьем.

То нaдолго, то на миг.
Все в сердце моем осталось…
Одни – это целый мир.
Другие – такая малость.

Пусть встречи порой напасть.
Со всеми хочу встречаться.
Чтоб вдруг до одних не пасть,
А до других подняться.

* * *

Бывает, что мы речи произносим
У гроба по написанной шпаргалке.
О, если б мертвый видел, как мы жалки,
Когда в кармане скорбь свою приносим.

И так же радость делим иногда,
Не отрывая взгляда от страницы…

Еще бы научиться нам стыдиться,
Да жаль, что нет шпаргалки для стыда.

* * *

На берегу Тверцы
Безлюдно и печально.
А по траве, замерзшей
Белой вязью,
Зима сообщила нам печатно,
Что скоро к нам пожалует
На праздник.

Все дачники поуезжали в город.
И увезли с собою детский смех.
Разбитому скворечнику за ворот
То дождь летит,
То тихий ранний снег.

Лес полон тишины и желтых листьев.
Покинули природу птичьи стаи.
Колонный зал остался без артистов.
Душа моя без музыки осталась.

* * *

Однажды я возьму рюкзак на плечи
И побреду – без цели и дорог —
В тот мир, где сосны вновь меня излечат
От всяких напридуманных хвороб.

В тот мир, где ввечеру роса дымится
И птичьи песни прячутся в листве.
Где маки, как нежданные зарницы,
Утрами загораются в траве.

Где прямо в сердце падает роса мне
С тяжелых сосен, радостных берез…
Где овцами лежат крутые камни
И пруд зеленой тишиной зарос.

И знаю я – Природа мне поможет
Здесь разобраться в тайнах бытия:
И в том, что сердце вновь мое тревожит,
И в том, к чему стал равнодушен я.

* * *

Фотоснимок хранится
В моем столе
Грустной памятью
Прожитых дней…
Если фото поверить, —
На доброй земле
Нет красивей,
Душевней тебя
И нежней.

Но меня не обманет
Твоя красота.
Хоть порою
О ней вспоминаю,
Скорбя…
Не тревожь меня взглядом.
Ты вовсе не та,
За кого ты пытаешься
Выдать себя.

* * *

Последние дни февраля
Неистовы и искристы.
Еще не проснулась земля,
А тополю грезятся листья.

И вьюга, как белый медведь,
Поднявшись на задние лапы,
Опять начинает реветь,
Почуяв восторженный запах.

Я все это видел не раз.
Ведь все на земле повторимо.
И весны пройдут через нас,
Как входят в нас белые зимы.

* * *

Чтоб ты не захлебнулась морем,
Плывет он рядом в ранний час.
Когда ж захлебывалась горем,
Он от беды тебя не спас.

К чему теперь об этом помнить?!
А надо бы, чтоб дальше жить,
Лишь слово доброе промолвить.
На плечи руки положить.

Бывает легче прыгнуть в пламя,
И мужеством осилить смерть,
Чем за текущими делами
Родную душу рассмотреть.

* * *

В березовой роще стряслась беда:
Галчонок выпорхнул из гнезда.

А был еще он и слаб, и мал.
Ему для полетов не вышел срок.
Он черным камнем в траву упал.
И как ни бился – взлететь не мог.

Не пропадать же галчонку здесь.
Пришлось мне с ним
На березу лезть.

Я кладу летуна обратно
Осторожной рукой.
Возвращаю галчатам брата.
Возвращаю гнезду покой.

Мать приносит галчонку пищу.
Стих над рощею птичий грай…

Подрасти-ка сперва, дружище.
Подрасти, а потом летай…

* * *

Я в «Юности» печатал юных гениев
С седыми мастерами наравне.
Одним судьба ответила забвением.
Другие вознеслись на той волне.

Журнал гордился тиражом и славою.
И трудно пробивался к торжеству.
И власть, что не была в те годы слабою,
Считалась с властью имени его.

Но все забылось и печально минуло.
Журнал иссяк, как в засуху родник.
Виновных нет…
И время тихо вынуло
Его из кипы популярных книг.

Земляку

Живет отставной полковник
В квартире из трех комнат.
Живет не один – с женой.
С собакой и тишиной.

И все у него заслуженно —
Пенсия и почет.
Голос в боях простуженный,
Шрамы наперечет.

А жизнь-то почти прошла.
И все в этой жизни было…
Да вот жена подвела —
И сына не подарила,
И дочку не родила.

Живут старики вдвоем.
Писем не получают,
Детей своих не встречают,
Внучат не качают.
И дом их пустой печален,
Как осенью водоем…

А счастья-то, ох как хочется!
И жалко мне их до слез.

Идут они мимо почестей,
И рядом – как одиночество
Белый шагает пес.

Идет отслуживший витязь
Сквозь память,
Сквозь бой, сквозь дым…

Люди, остановитесь,
Встретите – улыбнитесь.
Заговорите с ним.

* * *

Из тех троих, что в Беловежской пуще
Соображали развалить Союз,
Один был много и хитрей, и круче,
Поскольку знал – какой валили груз.

И рухнула великая держава,
И злоба полетела ей