которому они принадлежат. Я до сих пор слышу, как кричит моя мать – от чудовищной боли, от безграничного ужаса. Одежда на ней пылала – и волосы…
Лесия не могла больше выдержать. Она обхватила его за плечи, обняла изо всех сил, прижалась щекой к его щеке, испытывая лишь невыразимое словами, глубокое, пронзительное сострадание, пытаясь передать ему вместе со своим теплом хотя бы малую частицу собственных сил. Его руки сомкнулись вокруг нее; тихо ахнув, девушка ощутила, как напряглись его мускулы, в следующий миг он приподнял ее и, посадив к себе на колени, крепко сжал в судорожном порыве.
– Странно… – Голос его звучал отрешенно, почти бесстрастно. – Но больше я ничего не могу вспомнить. Я знаю, что отец набросил на нее одеяло с моей кровати, что она пролежала несколько месяцев в больнице, прежде чем умерла, но в памяти ничего этого не сохранилось – одна пустота. Я тогда жил у дяди с тетей, должно быть, они оберегали меня.
Но ту страшную ночь он так и не смог забыть…
– Все хорошо, – тихонько приговаривала Лесия, не вдумываясь в смысл своих слов и стараясь лишь, насколько это было в ее силах, хоть немного успокоить его. – Все уже позади. Все хорошо…
Сколько времени они сидели так, она не знала. Они не разговаривали, не шевелились. Крепко обнявшись, сидели в темной гостиной и слушали стук сердец друг друга.
Лесия проснулась, зевнула и потянулась, разминая онемевшие мышцы, и только тогда поняла, что лежит, привалившись к чему-то теплому; и это теплое дышит.
Пытаясь вспомнить, где находится, она отчетливо различила биение двух сердец – своего собственного, частое и взволнованное, и другого – размеренное и спокойное, прямо у своего уха.
Медленно и настороженно она приоткрыла веки.
Они с Кином лежали, вытянувшись на диване, их головы были рядом на маленькой диванной подушечке. Ночью они, как видно, поменялись местами, и Лесия теперь лежала между Кином и диванной спинкой, ее левый бок прижимался к его боку, а лицом она уткнулась ему в шею. Его длинные пальцы покоились на ее бедре.
Лесия затаила дыхание. Если она попытается перебраться через него, он немедленно проснется…
Кин пошевелился, и ее охватил трепет и горячее желание дать ему все, чего он пожелает.
Лесия вскинула ресницы и тут же встретилась с пронзительным взглядом синих глаз, в глубине которых тлело опасное пламя.
– О Боже, – слабо пробормотала она, инстинктивно пытаясь разрядить рискованную ситуацию. – Как ужасно затекла нога.
Огонь в глазах Кина слегка приутих.
– Что вы здесь делаете? – спросил он, почти не разжимая губ.
– Наверное, то же, что и вы. Думаю, это самое странное пробуждение в моей жизни.
Пальцы на ее бедре согнулись, сильно сжали ей бок, затем расслабились. Кин резко сказал:
– Я встаю.
Несмотря на забинтованные руки, которые приходилось щадить, он поднялся на ноги без всякой суетливости, с особой мужской грацией, и это движение беспокойно отозвалось в незащищенном уголке сердца девушки. Едва Кин встал, как она тут же последовала его примеру – ей сделалось очень не по себе, когда он навис над ней во весь свой рост, окидывая ее горящими синими глазами.
– Черт! – простонала Лесия, держась обеими руками за поясницу и неуклюже пытаясь разогнуться. – Наверное, мне уже никогда не принять вертикальное положение.
Кин подошел к окну, и в его гибкой тигриной походке не было и следа одеревенелости. Услышав ее слова, он обернулся и оглядел ее с таким надменным выражением, что девушка тут же выпрямила спину и вздернула подбородок.
– Мы оба повели себя не слишком разумно, – произнес он, язвительно отчеканивая слова. – Я вызову для вас такси.
Он двинулся к двери, но задержался, ровно настолько, чтобы добавить с холодной и неумолимой учтивостью:
– Первая дверь направо – ванная. В шкафчике есть запасные зубные щетки, расчески и чистые полотенца тоже, на случай, если вы захотите принять душ.
Если? Ничего больше Лесия не хотела так сильно, но все же подошла к окну, отдавая дань мастерству инженера, который расположил бассейн так искусно, что край, где кончалась каменная кладка, почти неуловимо для глаза сливался с бледно-серебристой рассветной гладью моря.
Кин умело подбирает специалистов! Сад его, полный экзотических растений, дышал покоем. Дом окаймляли кусты гардений с зелеными глянцевыми листьями, их пышные белые соцветия мерцали в перламутровом свете раннего утра. Неброская красота цветов агавы контрастировала с царственными голубыми розами агапантуса и восхитительными серебряными свечками астелии. Это был строгий, мужской сад.
Хотя солнце едва взошло, было ясно, что день обещает быть типичным для февраля Южного полушария – жарким и душным. На севере невысокие холмы и узкую отмель бухты сплошь покрывали коттеджи и сады, дальше тянулись горы – зелено-голубые, подернутые дымкой, и среди них, милях в тридцати, высилась поросшая кустарником раздвоенная вершина Тамагау.
А рядом с этой благодатной землей соседствовало море, мирное, неподвижное в тишине раннего утра, и две яхты грациозно скользили рядом вдоль канала. Непонятное болезненное чувство сдавило Лесии горло. Встряхнув головой, она повернулась и прошла в ванную.
Ванная была облицована теплым итальянским мрамором приглушенных изысканных кремовых тонов с розовыми прожилками. Как и на кухню, на нее не пожалели денег. Лесия приняла душ, снова влезла в свою одежду, зачесала назад со лба мокрые волосы, не глядя на свое отражение, распаковала новую зубную щетку и почистила зубы. Потом несколько раз глубоко вздохнула и вернулась в гостиную.
– Такси уже ждет, – сказал Кин с другого конца комнаты.
Он успел раздвинуть стеклянные двери, и теперь дом был распахнут навстречу морю. Ветерок доносил из сада аромат гардений, пробуждающий любовное томление, смешанный с соленым запахом моря.
– Спасибо. – Она повернулась к двери.
– Лесия! – Она остановилась. Кин, неловко помедлив, выговорил: – Спасибо вам.
– Пустяки, – ответила она так беспечно, как только могла. – Вы ведь хорошо себя чувствуете?
– Да.
– Вот и отлично. – Эти слова имели явственно ощутимый горький привкус. – Значит, я поехала. До свидания…
Он проводил ее до такси, заплатил шоферу, не обращая внимания на ее протесты, и, когда машина тронулась вдоль аллеи, усаженной пальмами и кустарником с лазоревыми цветами, махнул на прощанье забинтованной рукой. Помахав в ответ, Лесия решительно отвернулась от высокой фигуры, отчетливо выделявшейся на фоне белого фасада дома. Внезапное острое чувство одиночества, сжавшее ей сердце, было, конечно, смешным и глупым.
Дома, еще раз торопливо ополоснувшись под душем, Лесия надела все свежее и съела ломтик авокадо с тостом, потом взяла с собой чашку кофе и отправилась за рабочий стол. Предельно сосредоточившись, быстрыми штрихами она запечатлела на бумаге образ дома, которому предстояло стоять на частном пляже на одном из островов залива. Он предназначался для очень богатого бизнесмена и его второй жены. Жена звонила вчера и условилась о встрече. Шесть месяцев назад об этом браке писали во всех газетах. Бизнесмену было по крайней мере пятьдесят, а жена выглядела не старше двадцати пяти.
Ну, тебе-то нет до этого никакого дела, сказала себе Лесия строго, снова берясь за карандаш.
Часа через два ее занятия прервал телефонный звонок. Она не стала подходить к аппарату, но, услышав раздавшийся из автоответчика голос двоюродной бабушки Кина Софи Уорбертон, резко вскинула голову.
– Лесия, дорогая моя, – говорила старушка, – кажется, я нащупала нить. Не трудно ли будет вам узнать, может быть, ваша мама помнит, не говорил ли ваш отец, или кто-нибудь другой из семьи, о Беркшире?
Лесия прикрыла глаза. Если ее предок – незаконный отпрыск Пейджетов, они с Кином – троюродные, четвероюродные или десятиюродные брат и сестра, при условии; что такое родство вообще существует. И если судить по поведению Кина сегодняшним утром, он, должно быть, попросит тетю Софи не продолжать
