— Нет, вы должны умереть, — бормотал Роллан, не помня себя от ярости.
В это самое время он подставился под удар; Фабьен протянул руку; удар коснулся плеча. Роллан вскрикнул, выронил шпагу из рук и упал.
Секунданты бросились к нему. Он был без чувств. Его перенесли в экипаж виконта, и один из секундантов поехал за доктором, который объяснил, что жизнь раненого вне опасности.
Спустя несколько часов после состоявшейся дуэли Роллан де Клэ лежал перевязанный в постели, в лихорадке, но в полном сознании.
Ему подали письмо, которое он с жадностью схватил, догадываясь, что оно от Андрэ:
«Милостивый государь, — писала она, — сейчас я узнала, что сегодня утром вы дрались с Фабьеном д'Асмоллем. Судя по вчерашнему вашему разговору, я догадываюсь о поводе этой печальной дуэли. Когда будете постарше и поопытнее, вы поймете, что вернейшее средство скомпрометировать женщину — есть поединок из-за нее. Своими глупостями вы, кроме того, довольно скомпрометировали меня, и поэтому с прискорбием уведомляю вас, что сегодня я покидаю Париж.
Чтобы объяснить читателю причину, которая побудила Андрэ написать это письмо, мы заглянем в ее домашнюю жизнь.
Утром накануне дуэли в квартиру госпожи Андрэ де Шамери позвонил пожилой человек, в очках, одетый в изношенное платье, с портфелем под мышкой.
— Госпожа Шамери дома? — спросил он маленького грума, отворившего ему дверь. — Моя фамилия Росиньоль.
— Пожалуйте, мне приказано провести вас прямо к барышне.
Грум провел Росиньоля в гостиную, где он просидел минуты две.
Затем горничная провела его в спальню, обтянутую синим бархатом с золотыми багетами и меблированную с изысканною роскошью.
На кровати сидела Андрэ де Шамери, закутанная в соболью шубку. Она указала вошедшему на кресло, стоявшее возле изголовья.
— Не принимать никого, — сказала она горничной, — а если приедет барон, то проси его подождать. Можешь идти.
— Теперь мы с вами потолкуем, — обратилась она к Росиньолю по уходе горничной.
— Як вашим услугам, — отвечал он, поклонившись. — Судя по вашей записке, вы хотите мне поручить важные дела.
— Господин Росиньоль, — проговорила Андрэ, — вы состоите начальником агентства взысканий, перекупки сомнительных долговых обязательств и проигранных процессов, не правда ли?
— То есть я директор
— Положим, но я имею дело не к обществу, а лично к вам.
— — Ко мне?
— Вы ведь из Блоа, не правда ли?
Росиньоль вздрогнул.
— Вы служили там у Корбона, нотариуса семейства де Шамери?
— Вы не ошибаетесь, отвечал Росиньоль, немного смешавшись.
— Он уволил вас за некоторые проделки, кажется, после смерти вдовы де Шамери.
— Вашей матери, — добавил он.
— Да. Приехав в Париж, вы начали заниматься всевозможного рода делами, меняли несколько раз фамилии и были не раз под судом…
— Милостивая государыня!..
— Но, в конце концов, как человек неглупый, вы сумели выпутаться, и господин Росиньоль. некогда Жюль Малуэн, сделался в глазах правосудия безукоризненным человеком, известным своею способностью развязывать запутанные дела.
— Если вы так подробно знаете мою биографию, то позвольте мне в свою очередь доказать, что и ваши тайны мне не чужды.
Тут Росиньоль рассказал все, что мы о ней уже знаем. Она совершенно спокойно слушала его.
— Таким образом, — сказал под конец Росиньоль, — вы несправедливо носите имя де Шамери. Вы имеете доходу около девятнадцати тысяч ливров и по смерти вашей родительницы могли бы сделать приличную партию, но вы предпочли вести жизнь независимую и несколько ветреную…
— Господин Росиньоль, — перебила его Андрэ, — до поведения моего вам нет дела.
— Я только хотел доказать вам, что знаю о вас больше, чем вы обо мне.
— Послушайте, — вдруг проговорила Андрэ, — хотите получить двести тысяч франков?
— Весьма понятно. Что прикажете делать?
— Прежде всего выслушать меня. Муж моей матери маркиз де Шамери получил огромное наследство после дяди своего шевалье де Шамери, который оставил духовное завещание следующего содержания:
«Назначаю своим единственным наследником племянника моего, Антуана-Жозефа-Фердинанда маркиза де Шамери. Я желаю, чтобы мое состояние оставалось в руках младшей линии де Шамери, главою которого в настоящее время — маркиз де Шамери».
— Маркиз де Шамери, — сказала она, — передал состояние своему сыну Гектору, т. е. моему брату, который, согласно завещанию шевалье де Шамери, сделал своим единственным наследником своего кузена, графа де Шамери. Но в духовной шевалье де Шамери была еще следующая приписка:
«В случае, если младшая линия Шамери пресечется в мужском колене, я требую, чтобы состояние мое перешло к дальним родственникам моим, Шамери де Шамеруа».
— Где же это завещание? — спросил Росиньоль.
— У меня; я нашла его в бумагах моей матери.
— Но я все-таки не могу понять, что вы намерены делать.
— У последнего маркиза де Шамери был сын десяти лет, который пропал без вести или, вернее, умер.
— Но о его смерти нет никаких доказательств.
— Этих-то доказательств мне и нужно. Ваша всесторонняя деятельность, надеюсь, не исключает из своей программы подделку актов о смерти?
— Пожалуй, что и так, — отвечал с достоинством Росиньоль.
— Кроме того, — продолжала Андрэ, — остался еще один Шамери де Шамеруа, но не далее как через две недели он будем моим мужем.
— Теперь понимаю, — проговорил он после короткого размышления, — дело ясное, что если доказано будет перед судом, что сын маркизы де Шамери умер…
— За это вы получите двести тысяч франков. Итак, я жду вас через неделю с свидетельством о смерти.
— Вы получите его, — отвечал самоуверенно Росиньоль.
Он взял у Андрэ в задаток десять тысяч и, удаляясь, проговорил:
— Через неделю вы услышите обо мне.
Лишь только Росиньоль вышел, в спальню вошел грум.
— Барон ждет уже давно; прикажете принять?
— Проси.
Через несколько секунд вошел красивый мужчина лет шестидесяти, одетый просто, но со вкусом.
— Здравствуйте, — сказал он, целуя руку молодой женщины, — как вы себя сегодня чувствуете?
— Как женщина, которая видела весьма странный сон. Сядьте, если хотите, я расскажу вам его.
Пожилой мужчина, вошедший так фамильярно в спальню молодой женщины, называвшей себя де Шамери, был некто барон Б.
— Что же приснилось вам? — спросил он, сев у изголовья Андрэ.
— Что я выхожу замуж.
Барон разразился хохотом.
— Вы смеетесь, следовательно, по вашему мнению, я женщина, неспособная соблазниться
