они знают, для чего жить. Даже когда я поневоле была предателем, я дралась не только за свою жизнь, но за Эльвиру и принца. А теперь не надо драться – надо изо дня в день жить и верить, что в Королевстве все хорошо…
Перед началом урока наша классная сказала, что в пятницу родительское собрание и чтобы родители были все до единого. А потом обернулась ко мне:
– Лапина, я не видела твоих родителей с начала года. Мать придет?
– Она в пятницу работает. А отчим в командировке.
– Значит, объясняйся с завучем! Иди и объясняйся! Почему я могу откладывать свои дела ради собрания, а твоя мать не может?
– Потому что она работает!
– А в другое время зайти? У Кочкарева мать тоже на собрания не ходит, но она же в школе бывает каждую неделю!
Я молчала. Что я скажу?
– Будут решаться финансовые вопросы! – не утихала классная. – Будет выступать родительский комитет! Почему некоторые родители могут работать в комитете на общественных началах, а твоя мать даже на собрание не соизволит прийти?
– Ну что я могу сделать?!
Классная вздохнула:
– Сядь, Лапина, и приготовься к крупным неприятностям.
Я уселась. И уже не слышала, что она там дальше говорит.
…Когда я очутилась снова перед своим домом, снег еще не успел нападать на скамейку, где мы с Обероном сидели. Прошла секунда; на мне была привычная старая одежда, под скамейкой – школьный рюкзак, а вот посоха не было. Посох не нужен здесь, это же не игрушка, это оружие, и место ему – в волшебном мире…
Здесь я не могу летать. Только, став на весы, умею делаться легче на несколько килограммов. Маме однажды показала, так та схватилась за голову: «Дистрофик!»
Здесь я могу – иногда – отводить зло. Скажу: «У зла нет власти», – и раздраженный человек успокаивается.
Здесь я чувствую себя сильной. Вот только с несправедливостью ничего не могу поделать. Как сейчас: ну что мне, наизнанку вывернуться? На аркане я, что ли, мать притащу?
А что скажет мама, я знаю заранее. «Ты знаешь, сколько надо денег заработать, чтобы безбедно жить семье с тремя детьми? Ты знаешь, что я работаю как лошадь? У меня нет времени на собрания, ты достаточно взрослая, чтобы сама заниматься учебой!»
И почему я не разбилась, сиганув со скалы? Оберон бы меня похоронил с почестями…
Я вздохнула. Воспоминания о Королевстве были и радостные, и грустные. Потому что слезы сами собой лились. Как там было хорошо…
Наступила пятница. Классная была злая как собака с самого утра.
– Вы предупредили родителей? Тридцать человек в списке – чтобы тридцать было на собрании!
Она всегда так говорит.
Закончился шестой урок. Самые нетерпеливые родители уже ждали в коридоре. Тут же полезли в класс – расспрашивать о дорогих детках, показывать всем видом, какие они к детской судьбе неравнодушные… Но почему я на них злюсь? Так нельзя. Никто не виноват в моих бедах. Да и не беды это, так, мелкие неприятности.
Вчера я все-таки выцарапала у мамы обещание, что она, может быть – вряд ли, конечно, но может быть, – все-таки придет.
– Лапина! Мать будет?
– Обещала, – соврала я.
– Ну так сиди за партой и не смей уходить, пока она не явится!
Класс наполнялся. Школьников становилось все меньше, родителей – все больше. Отцы – их было всего человек пять – чинно держали шапки на коленях. Матери смеялись, переговаривались, болтали вполголоса. Пришли три или четыре бабушки и даже один дедушка; еще немного, и я останусь в классе единственная школьница…
– Лапина! Все собрались. Мы ждем только твоих родителей! Где они? Встань!
Я встала.
– Вот здесь, перед родителями одноклассников, скажи – где твоя мать? Где твой отец? Почему они снова не явились?
Все притихли и с интересом на меня смотрели. И я почувствовала, как прежняя Лена, никогда не бывавшая в Королевстве, затравленная и злая, возвращается.
Все возвращается и становится как было. Серо. Безнадежно. Навеки несправедливо.
Два с лишним десятка взрослых молча глазели на меня. Было тихо-тихо…
И в этой тишине вдруг скрипнула дверь за моей спиной.
– Добрый день, это седьмой «Б»?
Мурашки хлынули от затылка до пяток. Мне послышалось! Мне показалось! Не может быть!
– Да, – нелюбезно сказала классная. – А вы, простите, кто?
– А я пришел на родительское собрание…
Я обернулась.
Оберон стоял в дверях, аккуратный, чуть насмешливый, любезный. С меховой шапки у него в руках падали, искрясь, талые капельки – бывшие снежинки.
