прочны, как кушитский корабельный канат.
— Тысячи моих деток погрузят зубы в твою плоть, Конан.
Чудовище медленно поворачивалось вокруг своей оси, являя варвару все новые и новые лица — одни, застывшие в мертвой безмятежности сна, другие, скомканные страданием.
— Ты силен телом, но твой дух еще сильнее. Прекрасная еда для подрастающих крошек…
Теперь уже обе руки Конана были стиснуты магическими путами. Северянин напрягал мускулы, но это приносило ему лишь новую боль. Он сделал шаг, и тут же черные нити обвили его сапоги, сдавливая и раздирая их.
Тварь замедлила свое вращение.
Каждое из лиц, даже спящих, наслаждалось мучениями пленника, и не желало уступать место другим.
— Когда мои детки вырастут, они отделятся от меня и пожрут заживо. Я жду этого дня с гордостью. Вечное торжество жизни над временем…
Возле левой нога северянина лежал камень, размером с кулак хобгоблина. Киммериец пнул по нему, и валун с тяжелым свистом улетел в никуда.
Конану показалось, что его нога погрузилась в раскаленный металл. Он упал наземь, разбивая лицо в кровь, и смог лишь бессильно повернуть голову, чтобы не лишиться глаз.
— Корм для глистов, возомнивший себя героем, — промолвила тварь. — Топаешь ножкой, будто капризный мальчишка. Неужто и вправду верил, что эта пылинка могла причинить мне вред?
Серый булыжник с сухим стуком ударился о кучу камней, громоздившуюся на склоне скалы. Первый валун покачнулся, за ним другой, и через мгновение они посыпались вниз, погребая под собой монстра.
В то же мгновение черные нити распались, и киммериец почувствовал, как силы вновь возвращаются к нему.
— Зря ты оставил меня здесь, — сказала Корделия. — Возможно, на двоих у него не хватило бы колдовства.
— Пожалуй, — согласился Конан. — Но бросать их тоже нельзя. Это мог быть отвлекающий маневр.
Стефан застрял в расщелине. Герцог пытался пихнуть его сзади, но мешала корзина.
— Я должен знать, что сказал Оракул, — продолжал киммериец. — Герцог вряд ли ответит, значит, придется самому идти в Храм.
— Но разве провидец вправе открывать тайну предсказания-другим людям?
— Наверное, нет. Но жрецы думают иначе. Чем громче огласка — тем больше идет паломников. Ты можешь сидеть в Святилище хоть месяц, выслушивая чужие пророчества. Вот почему эта тварь уже ждала нас на горной тропе…
— Голову вперед суй! — приказывал герцог. Стефан послушно сучил ногами, обсыпая его гравием.
Конан обернулся к расщелине.
— Когда наши друзья освободятся, — произнес он, — скажи им, что я ушел на разведку. Уверен, Альдо будет рад любому предлогу, лишь бы дать отдых ногам.
Размытые отсветы витражей ложились на белоснежный пол Храма. В этих неясных тенях можно было, хотя и с большим трудом, различить оставшиеся па стекле фигуры.
Но отчего-то казалось, что нет больше среди них ни победителей, ни низвергнутых в прах. Там, высоко на окне, они торжествовали и плакали; здесь, на холодном полу, им оставались лишь тоска и отчаяние.
Оракул сидел на верхней ступени лестницы, поднимавшейся к алтарю. Его голова была опущена, тонкий палец чертил неясные фигуры средь отблесков витражей.
Конан шагнул вперед.
— Стражники пропустили меня, — сказал он. — Ты знал, что я приду?
— Конечно, — ответил пророк. — Я же Оракул. Он поднял глаза и посмотрел сквозь Конана.
— Впрочем, мой дар здесь ни при чем. Я сказал герцогу, что лишь ты один можешь спасти его сына. Естественно, тебе захотелось узнать, почему.
Пророк улыбнулся.
— Как видишь, это простая логика. Не обязательно быть провидцем, чтобы знать будущее.
Конан подошел ближе. Он не мог разговаривать с сидящим стоя, и потому опустился на ступеньку рядом с Оракулом.
— Десятки людей ждут у Храма, — произнес он. — Может быть, сотни. Я отнимаю их время.
— Нет, — отвечал провидец. — Мне нужен отдых, как и всем другим. Обычно я просто сижу здесь и смотрю на свет. Мне почти не с кем поговорить — кроме тех, кто пытается заглянуть сквозь меня в будущее, как через дверь. Я рад твоему приходу.
— Сын герцога обречен? — спросил Конан.
— Мир соткан из тысячи случайностей, варвар. Порой человек думает, что перед ним развилка — а на самом деле, это конец пути, и его могильная плита станет дорожным камнем для тех, кто пройдет следом…
Кончик пальца провел по неясным отблескам света.
— Сын герцога Альдо может стать великим воителем. В двадцать шесть лет, он встретится в бою с Багряным Молохом — и умрет. Или одержит верх. В сорок один год, бросит вызов Мертвому Единорогу — и проиграет. Впрочем…
— Даже тогда у него будет шанс победить, — продолжил за Оракула Конан. — Небольшой, но вполне реальный. Иначе опытный воин не выйдет на поле битвы.
— Вижу, ты понял главное, — кивнул предсказатель. — Наша судьба не записана где-то в небесной выси, на божественных скрижалях. Она заключена в нас самих — так же, как в крошечном зернышке таится прообраз большого, гордого дерева. Порою от нас зависит, сумеем ли мы вырасти. Порой — от других людей.
— Сегодня я могу спасти этого ребенка? — Да.
— Объясни мне, как. Провидец рассмеялся.
— У тебя чистое сердце, варвар. Может быть, слишком чистое для нашего мира. Ты согласился помочь герцогу — хотя, уверен, он уже походя нанес тебе множество оскорблений. А теперь ты даже не задал мне главного вопроса…
— Какого?
— Стоит ли спасать этого ребенка? Я ведь не сказал тебе, кем он станет. Возможно, сейчас ты приводишь в мир демона, который прольет кровь сотен тысяч невинных. А если вспомнить, каков его отец — вряд ли на яблоне вырастет слива, Конан.
— Я не могу бросить младенца на смерть.
— Браво! Сам я не в силах вмешиваться в судьбы других. Порой я проклинаю этот запрет, наложенный на меня богами. Но чаще всего, я рад, что груз ответственности не лежит на моих плечах.
Он поднялся, и киммериец последовал его примеру.
— Запомни, Конан. Прежде, чем зайдет солнце — сын герцога Альдо умрет, и смерть его будет столь ужасна, что небеса содрогнулись бы — будь в них хоть капля сострадания. Ты можешь спасти его. А как — ты узнаешь сам.
— Так и сказал? — серые глаза Корделии расширились. — Нет, Конан, лучше бы я пошла.
Этот Проракул станет гораздо любезнее, если увидит, как его кишки вываливаются изо рта.
Киммериец отвечал рассеянно, почти не слушая ее:
— Мне показалось, он хороший человек, Кор-ди. Чем больше ты делаешь добра для других людей — тем яснее видишь свое бессилие помочь всем.
Девушка надулась. Она была уверена, что люди делятся не на хороших и плохих — а на живых и мертвых.
Альдо поднялся с большого серого камня. Герцог пошатнулся — ноги плохо слушались после целого
