день она провела в волнении, главным образом, из-за него. Нет, Модест Петрович такой же; даже что-то вроде неподвижной улыбки на лице. Ну, авось обойдется.
У нее были другие заботы: надо было завязать побольше полезных знакомств, очаровать побольше матерей, внушить им зависть к Соханским. Из гостиной она перешла в столовую, там побыла недолго и, разговаривая с супругой действительного тайного советника, вместе с нею прошла в кабинет. Все шло как нельзя лучше.
Вдруг вбежала растерянная хозяйка дома:
– Господину Мусоргскому худо!
Леонова смущенно сказала тайной советнице:
– Ах, извините, пожалуйста! – и кинулась в гостиную.
Мусоргский, видно, упал, когда ему стало плохо. С пола его перенесли на диван. Дарья Михайловна, перепуганная, подошла, все расступились перед нею.
Мусоргский лежал с закрытыми глазами; приоткрыв их, он виновато посмотрел на нее.
– Нет, ничего, теперь уже лучше… – пробормотал он с трудом. – Это пройдет, ничего…
Сзади послышался зычный, но благосклонный голос генерала:
– Да лежите, лежите!.. Бывает всякое, с кем не случается!
Мусоргский попробовал спустить ноги с дивана, но не смог. Он полежал некоторое время с закрытыми глазами, потом вздохнул и произнес словно про себя:
– Нет, ничего… Я сейчас… – И в самом деле попробовал встать.
Мусоргского поддержали под руки и довели до кресла. Он старался двигаться без посторонней помощи, но двигался с трудом.
В гостиной было тихо. Дарья Михайловна, чувствуя себя виноватой перед Мусоргским, думала тем не менее, что вечер испорчен, что эффект от выступления ученицы пропал. Но нельзя было не тревожиться о больном человеке.
– Модест Петрович, милый, ну как вы? – спросила она.
Он кивнул ободряюще:
– Лучше, лучше…
– Может, поедем?
Мусоргский снова кивнул.
– Э-э, позвольте, – вмешался генерал, – я сейчас прикажу сани подать. Сани удобные, и лошади хорошие, домчат мигом.
Мусоргский приложил руку к сердцу, выражая свою признательность.
С той минуты, как его подняли, он чувствовал себя в чем-то виноватым. Не осталось ни раздражительности, ни мрачности – были сознание вины перед всеми и благодарность за заботы о нем.
Ему принесли сюда пальто. Генерал сам помог ему просунуть руки в рукава.
– Жаль, жаль, – заметил он благосклонно, – не довелось вас послушать, а мы рассчитывали… Ну, до другого раза.
Мусоргский осторожно спустился по лестнице, поддерживаемый под руку. Его усадили в сани. Леонова села рядом, прикрыв ему меховой полостью ноги.
– Ну как? – спросила она по пути.
– Ах, голубушка, сколько я вам хлопот причинил!
– Да это ничего, пустяки, только бы вы поправились.
– Я поправлюсь. Мне уже лучше. – Подумав, Мусоргский с тревогой спросил: – Дарья Михайловна, а вы мне позволите ночь у вас провести?
– Конечно. Ведь мы так и условились.
Леонова была в искренней тревоге за него. Мысль, что он поправится, располагала Дарью Михайловну к нему.
Мусоргский вошел в квартиру и, оглянувшись, сказал с облегчением:
– Вот и хорошо как, что приехали! – точно он в первый раз был в этих комнатах.
Леонова хлопотала вокруг него; она приказала постелить ему в кабинете, но он запротестовал:
– Нет, лучше в кресле, так спокойнее. Мне этак легче дышать.
Он настойчиво просил об этом, и она в конце концов согласилась.
Леонова приказала девушке, чтобы та наблюдала за Модестом Петровичем, а сама пошла спать.
«Как теперь быть с ним? – думала Дарья Михайловна с тревогой. – Может, и вправду все пройдет без следа? Ведь однажды уже что-то подобное приключилось».
Утром Мусоргский объявил, что чувствует себя значительно лучше. Он опять стал благодарить и извиняться, что причинил Дарье Михайловне столько хлопот.
Обрадованная его состоянием, Леонова твердила, что это все пустяки и что каждая на ее месте поступила бы так же.
– Вот мы с вами кофе сейчас напьемся, Модест Петрович. Потом опять отдыхать ляжете, и помаленьку все придет в прежний порядок. И опять мы с вами в классах начнем хлопотать. А вчера вечер какой был удачный!
Она суетилась вокруг него, послала девушку помочь ему умыться, но Мусоргский не пожелал:
– Да я сам, спасибо.
Он умылся, расчесал перед зеркалом свои сбившиеся за ночь волосы и пошел в столовую.
Не дойдя до стола, он вдруг упал.
– Ах, боже мой, что ж это! – воскликнула Дарья Михайловна, кидаясь к нему.
Мусоргский лежал, вытянувшись во весь рост, ничком на полу, большой и тяжелый. Дарья Михайловна с горничной не в силах были поднять его; они с трудом повернули его на бок, чтобы он не задохнулся.
XVI
Оставлять больного у Леоновой было невозможно. Когда Дарья Михайловна прибежала к Стасову и сообщила, в каком состоянии его друг, тот понял, что только больница могла бы еще спасти Мусоргского. Да и Леонова твеодила, что боится брать на себя ответственность.
Дав знать о случившемся Балакиреву и другим, Стасов кинулся хлопотать о койке, но не так это было просто. Он обошел знакомых, достал записки к тем, от кого это зависело. Определить бездомного, неслужащего человека в больницу оказалось делом почти невозможным.
Два дня ушло на хлопоты, а толку не было; наконец кто-то надоумил Стасова отправиться к некоему доктору Бертенсону, работавшему в Николаевском госпитале. Сказали, что тот любит музыку и потому отнесется к боль-кому с большим сочувствием.
Действительно, Бертенсон выслушал Стасова очень сочувственно.
– Да, я Модеста Петровича знал немного, – сказал он. – И «Бориса» смотрел, да и самого его в одном доме слышал однажды… Эх, беда какая! Больница нужна непременно, а как устроить туда, ума не приложу.
Видя с его стороны такое отношение, Стасов решил действовать энергичнее.
– На вас только и надежда, – сказал он. – Мы пробовали всё, что было в наших возможностях, а как дальше действовать, просто не знаем. Вас группа почитателей Модеста Петровича просит: Римский- Корсаков, Бородин, Кюи, я, – помогите нам.
Бертенсон думал, как поступить.
– Принимать в госпиталь лиц гражданского звания мы не имеем права: госпиталь военный. Но случай особый. Попытаться разве поговорить с главным врачом?… Могли бы вы, Владимир Васильевич, зайти часа через два?
– Ведь он бывший офицер гвардии, он великий музыкант! Неужели нигде не найдется места для такого человека? Ведь это ужас что такое, позор!
– Да, я знаю… Но что поделаешь – такое положение! Зайдите, пожалуйста, часа через два.
Когда Стасов явился снова, Бертенсон встретил его смущенный.
– Все мои доводы оказались бессильными, – сообщил он. – Главный врач ни за что не соглашается поместить гражданское лицо – за это он может получить выговор.
– Что ж теперь делать? Ведь мы испробовали все. Последняя надежда была на вас…
– Есть лишь одна возможность определить больного, – сказал Бертенсон с тем же смущением. – Уж не
