По пустынным улицам ночного города идет человек. Он подставляет лицо холодному ветру. Он думает трудную мысль.
Каждая эпоха имеет свой специфический поток жизни. Что это такое? Совокупность происходящего в данном пространственно-временном объеме? Это верно, но пусто. Все дело в том, как это воспринимается и переживается участниками эпохи и что получается из суммирования миллионов ручейков их переживаний. Но дело даже не в общем понятии такого потока — оно вряд ли возможно. Дело в конкретных типах таких потоков. А еще точнее — в особенностях жизненного потока нашей эпохи. Бесспорно, что вся она окрашена одной главной темой: коммунизм. Ибо это есть главная болезнь времени.
О коммунизме написаны горы книг, статей, фраз, слов. Но во всей прокоммунистической и антикоммунистической литературе не сказано ни одного слова о самой главной черте коммунистического строя жизни, которая сделала его таким привлекательным для миллиардов людей, несмотря на очевидные и общеизвестные ужасы становления и бытия его. Это главное состоит в органической способности порождать идеи и средства, организующие жизненный поток в единое осмысленное целое. Затея, материалы которой мы зачем-то сначала обрабатывали, а затем уничтожали, и была классическим примером проявления этой способности нашего общества. Пожалуй, в этом суть дела.
Прежде всего нужно понять, что организующая идея не есть нечто реально существующее. Это есть всего лишь воображаемая точка, в которую фокусируют свои цели, желания, усилия, надежды, страхи и т. и. миллионы людей, осуществляющих свой жизненный путь в реальном потоке бытия. Строй нашей жизни порождает такие воображаемые точки постоянно. Почему он порождает — другой вопрос. Здесь важно пока, что такие точки суть факт. Хотя такая точка есть лишь нечто воображаемое, она обладает необычайной прочностью и устойчивостью. Она устойчивее, чем реальные личности, участвующие в процессе жизни. Устойчивее даже правительств и крупных организаций. Дело в том, что она воображаема не в том смысле, что она есть продукт деятельности воображения людей, а в том смысле, что мы как посторонние наблюдатели можем представить ее себе так, будто люди в нее проецируют свои жизненные линии. На самом деле ничего подобного не происходит. На самом деле по законам коммунизма люди живут так, как будто бы они осуществляют упомянутое проецирование. А его на самом деле нет.
Вместе с тем, несмотря на призрачность организующей идеи, на нее накладываются прочие реальные жизненные явления. Просматривая материалы Затеи, мы должны были заметить, какие огромные массы людей и материальные средства были приведены в движение в связи с нею. И должны были заметить, что ее единственный итог — прошлое. Просто прожитый отрезок времени. Значит, в ней бессмысленно искать цели, ибо она сама и есть цель, как таковая, если здесь вообще уместно говорить о целях. Скорее, тут целеподобие. Даже не целесообразность, а именно целеподобие. Или имитация целесообразности. Игра в жизнь, а не жизнь в собственном смысле слова. Что такое игра в жизнь? Вы были, конечно, в театре, как вы думаете, что получится, если актеры отождествят себя с исполняемыми ролями? Верно, сумасшедший дом. Нечто подобное происходит у нас во всем обществе. Но в более сложных формах, более опосредованно, не столь явно. Реальная человеческая жизнь есть деятельность по добыванию средств существования, удовлетворение естественных потребностей, самозащита. Когда-то в ней зародился игровой или театральный элемент. Он был обусловлен какими-то историческими причинами. Не наше дело искать этому объяснение. Мы должны констатировать как факт, что в наше время театральный элемент жизни достиг гипертрофированных размеров и заслонил собою реальную и фундаментальную человеческую жизнь. Он стал господствовать над вторым. Все или почти все активные члены общества не просто живут, а разыгрывают определенного типа роли — роли вождей, полководцев, государственных деятелей, деятелей искусства, ученых. Именно играют роли по принятым правилам игры. Причем чем ничтожнее они сами по себе, тем серьезнее и старательнее они исполняют свои роли. Разыгрывается грандиозный спектакль, который навязывается всему обществу как реальная и главная жизнь. Этот спектакль лишь отражается в реальную жизнь, порождая в ней далеко не театральные эффекты. Возьмите, к примеру, закон о трудовой дисциплине. На уровне спектакля вся история с ним разыгрывалась как мудрое историческое решение, имеющее целью поднять производительность труда и сознательность. Сколько было проведено съездов, собраний, совещаний, заседаний! Сколько было сказано слов! Сколько было принято поз! Для участников этого спектакля все эти собрания, позы, слова и были их настоящей жизнью, а значит, и настоящей жизнью для всех. Но в реальной жизни этот спектакль отразился совсем в иных явлениях — в форме гигантского числа судебных процессов за «прогулы», «опоздания», «пьянки», которые поставляли принудительным порядком даровую рабочую силу в отдаленные районы и на трудные производства. Кроме того, в реальности это привело к прочному прикреплению людей к месту жительства и работы, к состоянию перманентного страха в среде интеллигенции. Но не подумайте, что спектакль имел целью причинить такие последствия в реальной жизни. Здесь отчасти произошло совпадение, отчасти случилось непредвиденное, отчасти сработало безразличие к реальности (для участников спектакля ее нет). А по крайней мере в некоторых случаях творцы и участники спектакля жизни бессознательно стремятся к созданию жизненных кошмаров, ибо последние усиливают эффект театральности и создают ощущение великой исторической драмы. Актеры жизни, уверенные в своей безопасности, стремятся к грандиозным жизненным трагедиям для других. Такое систематическое отождествление ничтожеств с исполняемыми ими ролями значительных личностей не проходит даром. Мания величия становится нормой. Все виды психических заболеваний с поразительной закономерностью распространяются но гигантской массе деятелей общественного муравейника.
Он появился еще тогда, когда русские женщины вопили «Извела меня кручина», «Пред иконою святой слезами зальюся»… И казались ему их крики Песней. Еще лучше пели в церкви. Но это было очень редко, когда ребятишек водили на исповедь и причастие. А скоро Это и совсем прекратилось. Церковь порушили, попа куда-то увезли. Много лет спустя он познал музыку Бетховена и Чайковского, но она не могла затмить тех стонов и плачей детства. Они непрестанно звучали в нем, эти крики Прекрасной души, навеки закованной в Уродливое тело. Лучшие годы его жизни прошли тогда, когда все русские люди пели «Эх, хорошо в стране советской жить!», «Я другой страны такой не знаю, где так вольно дышит человек»… Пели и миллионами погибали от голода, в концлагерях, на полях войны. Он исчез. Никто уже не знает, что он сделал в этой жизни, да и был ли он в ней вообще. Мир праху его! Да будет суровая и истерзанная русская земля ему пухом!