все еще не мог установить приличные отношения с отцом, поэтому оказался в темной квартирке приятеля в Морнингсайд Хейте. Приятель заканчивал аспирантуру в Колумбии; Отчаянно разыскивая что-нибудь в сфере фотографии, я зарабатывал на еду, работая неполный день в магазине Виллоби, торгующем камерами, на 32-й улице. И тут умерла моя мама. Меня охватила паника. Я был кругом неудачник. Без всяких перспектив. Листая такие журналы, как «Эсквайр» или «Роллинг стоунз», где глянцевые страницы были полны парнями моего возраста, которые уже достигли успеха, я еще более остро ощущал себя неудачником. И я начал убеждать себя в том, что никогда бы не сумел ничего добиться как фотограф, что я закончу свои дни за прилавком магазина, превратившись в жалкого старика, постоянно обсыпанного перхотью, который будет хвастаться своим покупателям: «А знаете, у меня сам Аведон[8] покупал пленки».
Для паники, разумеется, характерны всплески безумия. Если она тебя охватила, ты уже не в состоянии спокойно оценивать свое положение, смотреть на него отстраненно. Ты ударяешься в мелодраму. У тебя нет надежды. У тебя нет выхода. Тебе не терпится найти решение —
Но когда тебя с младых ногтей воспитывали на принципах преуспевания, ты думаешь, что, если не достигаешь заслуженных высот быстро, значит, делаешь что-то неправильно. Или просто не годишься для этой работы.
Я чувствовал себя обманутым. Я позволил колоколам неудачи заглушить все разумные мысли в моей голове.
Через четыре месяца после того, как я начал работать в магазине меня неожиданно навестил отец. Он явился без предупреждения где-то во время ленча. После смерти мамы мы встречались редко, так что, когда он увидел меня в форме продавца (дешевый синий пиджак с вышитым названием магазина), он с трудом скрыл свое разочарование.
— Пришел купить камеру? — спросил я его.
— Пришел купить тебе ленч, — сказал он.
Мы отправились в маленькое кафе на углу Шестой авеню и 32-й улицы.
— Никакого клуба «Индия» сегодня, папа? Или тебя слишком смущает мой пиджак?
— Вечно ты ерничаешь, — сказал он.
— Выходит, пиджак
— Похоже, ты меня не любишь, верно? — вместо ответа спросил он.
— Наверное, это потому, что ты не особенно любил меня.
— Перестань молоть чушь…
— Это не чушь. Это факт.
— Ты мой единственный ребенок. Я никогда тебя не ненавидел…
— Но я всегда тебя разочаровывал. Я прямо-таки создан для этого.
— Если тебе нравится заниматься тем, чем ты занимаешься, я рад за тебя.
Я осторожно взглянул на него.
— Ты так не думаешь, — сказал я.
Он иронично рассмеялся.
— Ты прав, — сказал он. — Не думаю. На самом деле я считаю, что ты здесь теряешь время впустую. Ценное время. Тебе уже двадцать три года, и я не собираюсь учить тебя, что делать со своей жизнью. Так что, если тебе твоя работа нравится, я возражать не стану. Мне просто хотелось увидеть тебя.
Мы помолчали. Заказали еду.
— Но… вот что я тебе скажу. Обязательно наступит день, может быть, лет эдак через пять, когда ты однажды проснешься и поймешь, что у тебя нет денег, что ты устал считать мелочь и хочешь, для разнообразия, жить хорошо, но не можешь себе этого позволить. Если же у тебя будет степень по юриспруденции, ты не только сможешь жить так, как тебе захочется, но и позволишь себе потратить свободное время на занятие фотографией, той, что тебя интересует. Ты также сможешь купить лучшие камеры, возможно, даже устроить собственную фотолабораторию…
— Забудь.
— Ладно, ладно. Я больше ничего не буду говорить. Но помни: деньги — это свобода, Бен. Чем больше их у тебя, тем шире твои возможности. И если ты решишь вернуться в школу — получить степень по юриспруденции или магистра делового администрирования, — я заплачу, а также буду снабжать тебя деньгами на текущие расходы. Тебе не придется заботиться о своем обеспечении целых три года.
— Ты действительно можешь себе это позволить?
— Легко. И ты это знаешь.
Я и в самом деле знал, но мне даже не хотелось думать о его фаустовских соблазнах… по меньшей мере месяц. Начинался август. Я только что получил отказы на мои резюме в четырех разных газетах (даже редактор «Пресс-геральд» в Портленде отказал мне, заявив, что у меня недостаточно фотографического опыта), а новому менеджеру магазина не нравилось мое лицо патриция, и он убрал меня из секции, торгующей «Никонами», в глубину зала, туда, где продавались пленки. Как-то в воскресенье днем в магазин зашел высокий, угловатый мужчина лет шестидесяти и попросил полдюжины пленок Tri-X. Когда я пробил чек за покупку, он протянул мне кредитную карточку, на которой я прочитал имя: РИЧАРД АВЕДОН.
— Тот самый Ричард Аведон? — трепетно спросил я.
— Возможно, — ответил он с некоторым раздражением.
— Бог мой… Ричард Аведон. — Я обрабатывал его кредитную карточку. — Знаете, я, наверное, ваш самый большой поклонник. Эта серия «Техасские бродяги». Что-то потрясающее. Я вообще пытался воспользоваться этой контрастной технологией — этими черно-белыми тенями, которые вы так великолепно выполняете, — в серии «Таймс-сквер», которой сейчас занимаюсь. Бродяги, сутенеры, шлюхи, всякие отбросы общества. И вообще, я не собираюсь помещать их в городской контекст, как у Арбюс, но использовать вашу манеру выделения объекта на фоне пейзажа. Но я вот о чем хотел вас спросить…
Аведон перебил мой страстный монолог:
— Мы закончили?
У меня было ощущение, что мне заехали в челюсть слева.
— Простите, — хрипло сказал я и отдал ему квитанцию для подписи. Он нацарапал свое имя, взял пленки и направился, досадливо покачивая головой, к длинноногой блондинке, которая ждала его у соседнего прилавка.
— О чем это он разорялся? — услышал я ее вопрос.
— Просто еще один безнадежный кретин, помешанный на камерах, — сказал он.
Через несколько дней я записался на вступительные курсы юридического факультета. Я их окончил и в январе, к своему собственному удивлению, получил высокие оценки. Шестьсот девяносто пять баллов — вот какие высокие. Это дало мне возможность выбирать из трех лучших юридических школ в стране: в Нью-Йорке, Беркли и Вирджинии. Я был в восторге. После всех отказов, которые я получил от самых ничтожных газетенок страны, я снова почувствовал себя победителем, как и должен чувствовать себя человек моего класса. И я убедил себя, что поступил правильно. Особенно по той причине, что впервые в жизни я сделал своего отца счастливым. Настолько счастливым, что, когда я сообщил ему, что собираюсь поступить в школу в Нью-Йорке этой осенью, он прислал мне чек на пять тысяч долларов вместе с запиской в две строки:
Я тобой горжусь.
Развлекись перед трудной работой.
Я обналичил чек, уволился с работы в магазине и отправился путешествовать. Я мотался по северо-
