— Вот так?
Он медленно привлек ее к себе, ласковыми поглаживаниями успокаивая нервную дрожь, которая охватила ее при первом полном соприкосновении с его обнаженным телом. Энн обхватила его руками, крепко прижалась к нему: как прекрасно его сильное тело, как возбуждает ее его мужское естество!
— Тебе хорошо? — прошептал Мэтт, прижимаясь щекой к ее волосам.
— Да!
Он стал медленно, чувственно целовать виски, закидывая ее голову назад, потом прильнул к губам с такой страстью, таким нетерпением, что Энн почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Мэтт поднял ее на руки и положил на кровать, а сам лег рядом и продолжал целовать ее и ласкать, пока каждая клеточка ее тела не исполнилась желания. Ее била дрожь, натянутые нервы исступленно кричали: еще! еще!
Как ни странно, она его ничуть не стеснялась и с бесстыдным восторгом касалась его самых сокровенных мест, упиваясь своей властью доставлять ему наслаждение. Какое блаженство было накручивать на палец черные кудряшки на его груди, целовать жилку у него на шее, где толчками бился пульс, пробегать пальцами по его спине, чувствуя, как вздрагивают мышцы.
— Скажи мне, что нужно делать, чтобы тебе было хорошо, Мэтт, — просила она.
— Мне и так замечательно — потому, что это ты, — ответил он, любовно принимая ее такой, какая она есть. И Энн перестала беспокоиться о своей неискушенности в любовных играх.
И когда он наконец соединился с ней, она приняла его с блаженным стоном. Наконец-то острое до боли желание, ощущение пустоты было заполнено его теплой, тяжелой, твердой плотью — наконец-то происходило то, чего требовало ее тело, что было так правильно, так замечательно, так восхитительно, что слезы выступили у нее на глазах.
Ей было удивительно легко приспособиться к его ритму… Это получалось инстинктивно. Она с восторгом открывалась ему, сама изумляясь работе скрытых в глубине ее тела мышц, которые сжимались, упивались им и соглашались отпустить только в предвкушении следующего, еще более сладостного единения их плоти.
Она обвила его ногами: он принадлежит ей! Она гладила его спину: бери меня, я твоя! Она плыла на волнах экстаза, чувствуя, как в страстном порыве напрягается его тело, как учащается его дыхание, как по его телу пробегает дрожь, предвещающая заключительный спазм.
Ощущения невиданной остроты подняли ее на гребень почти мучительного предвкушения апогея любви. Она вскрикнула и в следующую секунду почувствовала, как взорвалась его плоть и его жизненное тепло разлилось внутри нее, и невероятное великолепие этого слияния пронизало ее насквозь упоительным трепетом.
Они перекатились на бок, по-прежнему сжимая друг друга в объятиях и не разрывая своего единения. Его грудь судорожно вздымалась, он тяжело, прерывисто дышал. Энн нежно гладила его по спине, надеясь, что он тоже испытывает это чувство удовлетворения.
Он медленно поднял руку, погладил ее шелковистые волосы и прошептал:
— Впервые в жизни я не чувствую себя одиноким.
В ее вздохе были облегчение и огромная, безбрежная радость: да, он чувствует то же, что и она. Из глубины ее сердца вырвались слова:
— Я всегда буду тебя любить, Мэтт. Что бы с тобой ни случилось, что бы тебя ни ожидало в жизни, я буду любить тебя всегда.
Он прильнул к ее губам медленным, долгим, чувственным поцелуем, который был особенно приятен сейчас, когда они только что принадлежали друг другу. Потом Мэтт улыбнулся ей. Его глаза светились любовью.
— Говорят, что после близости с мужчиной у женщины улучшается голос. Я собираюсь бесконечно улучшать твой голос, моя Энджел.
Энн засмеялась.
— Я не возражаю. Но сию минуту мне вовсе не хочется петь. Мне хочется только одного: прижиматься к тебе и не отпускать никогданикогда.
— А против этого я не возражаю. По-моему, я наконец-то взял верх над тобой.
— Нет, у нас ничья.
— У кого ничья, а у кого чья.
Она засмеялась и прильнула к нему: какое счастье, что они так уверены друг в друге.
— Как ты думаешь, мы так и будем всю жизнь препираться? — спросила Энн, игриво куснув его за плечо.
— Нет, не думаю. Но если ты будешь так разнузданно себя вести, мне придется еще раз доказать тебе, что этот немолодой мужчина еще не прокис.
— Милый! — На Энн нахлынула волна нежности. — Не надо ничего мне доказывать. Ничего и никогда. — Она погладила его по щеке.
Он повернул голову и поцеловал ее ладонь.
— И тебе тоже не надо, родная моя девочка. Для меня ты — само совершенство. Мне только жаль, что я не понял этого раньше. Мы зря потеряли пять недель.
— Зато сколько таких ночей еще впереди, — весело сказала Энн.
— Зачем думать о завтрашней ночи, когда еще не кончилась сегодняшняя?
Он поцеловал Энн.
И она согласилась с ним без всяких споров.
Они долго еще разговаривали, смеялись и любили друг друга, наслаждаясь единением души и тела. Господи, кто бы мог это предсказать пять недель тому назад! Но вот оно возникло, это единение, и оно было так драгоценно, что оба знали: какие бы разногласия у них ни возникли, они будут лелеять этот дар любви до конца своих дней.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Энджел Кармоди!..
Из зала донесся одобрительный гул. Потом все выжидательно замерли.
Мэтт ободряюще стиснул Энджел плечи.
— Вот увидишь, все полягут в проходах, — сказал он. Его глаза светились гордостью за нее.
— Там нет проходов, — с нервным смешком возразила Энджел.
— Ты когда-нибудь перестанешь со мной спорить? — ухмыльнулся Мэтт. — Кто, в конце концов, глава семьи? — Он легонько подтолкнул ее. — Иди, жена! Они тебя ждут.
Ведущий представил ее публике. Энджел вышла на середину сцены — тоненькая женщина в искрящемся ярко-синем платье. Это платье Мэтт специально заказал для сегодняшнего концерта. Покрой был изысканно прост: ворот стойкой, длинные рукава, облегающий корсаж и расшитая стеклярусом в виде расходящихся книзу лучей, ниспадающая до пола пышная юбка. Зрители громко приветствовали ее появление. Энн улыбнулась и взяла микрофон.
Она уже несколько раз выступала перед небольшой телевизионной аудиторией, и записанная ею пластинка необыкновенно быстро разошлась. Но к такому она не была готова. Перед ней было безбрежное море лиц и огней. Тысячи людей пришли в Домейн-парк в центре Сиднея на рождественский концерт под открытым небом, который транслировался по телевидению на всю страну.
За спиной Энджел заиграл оркестр, и огромная толпа затихла. Энджел подумала о Мэтте, который слушал ее за кулисами. Она подумала о Шантенели, которая завораживала своим несравненным голосом такие же громадные аудитории. Она набрала в легкие воздуху, и полились ясные, чистые, глубокие звуки:
«Возрадуйтесь, небеса и люди…»
Ни один из собравшихся в парке людей не пытался ей подпевать, как они это делали во время предыдущих выступлений. Все слушали в полном молчании, пока не замерла последняя нота. Потом накатились аплодисменты. Раздались крики:
— Спойте «Аве Мария»! «Аве Мария»!
Толпа скандировала эти два слова, требуя песню на бис. Энджел беспомощно поглядела на ведущего. Она не репетировала эту вещь с оркестром. В программу был включен только один ее номер.
— Спой без оркестра! — крикнул Мэтт из-за кулис. — У тебя получится.
