успокойтесь. Я написал письмо, а затем, так же как и вы, решил: в нём слишком много того, что нельзя доказать, поскольку Алтамонт погиб, а Бьюкенена считают погибшим. Вместо этого я телеграфировал миссис Фреверт. Прочтите это.
Холмс наклонился над столом и передал мне копию отправленной телеграммы:
— Это намного лучше, — согласился я. — К тому же, ваше письмо всё равно не объясняло многое из того, что мы узнали.
— Ах, мой добрый друг, — заметил Холмс, лакомясь бисквитом, приготовленным миссис Хадсон. — В душе вы всё ещё сыщик. И что же такое, по вашему мнению, я упустил из виду?
— Ну, думаю, связующее звено между Бьюкененом и многочисленными членами Сената США, о котором он сам говорил.
— Предположим, я бы отправил письмо, Уотсон. Какую пользу принесла бы попытка призвать к ответу других сенаторов?
Я ненадолго задумался. Это был сложный вопрос, требовавший продуманного ответа.
— Знаете, Холмс, — сказал я наконец, — заговор с целью убийства, составленный американскими сенаторами, заслуживает разоблачения. В конце концов, наше призвание — отыскивать истину. Именно поэтому мы в прошлом помогли стольким несчастным, разве нет? Этого требует справедливость.
Холмс улыбнулся:
— Вы же знаете, я ненавижу сентиментальность, Уотсон. И всё же соглашусь с вашим первым высказыванием. Но не с тем, что Истину всегда надо делать достоянием общественности. Когда речь идёт о делах государства, её порой куда лучше хранить в секрете. Дэвид Грэм Филлипс это отлично понимал. Возможно, ему это не нравилось, но он понимал. Кажется, это Эмили Дикинсон, знаменитая американская поэтесса, написала: «Скажи всю Правду, но лишь вскользь…» [50]. Даже Филлипс не распространялся о том, сколько получил от Херста за нападки на лицемерный Сенат.
Но главное, Уотсон, представьте себе, каковы могли бы быть международные последствия, а именно разлад между великими нациями, Америкой и Англией, если бы британский сыщик-консультант и его помощник поведали американскому народу, что знаменитого журналиста убили по решению нескольких — и при подстрекательстве по меньшей мере одного — членов самого безукоризненного правительственного учреждения этой страны? Разве не пострадала бы сама Англия, подобно вестнику времён Цезаря, которого убивали, если он приносил дурную весть? В конце концов, вспомните, как поносили за атаку на Сенат самого Филлипса. Нет, полагаю, я ясно дал понять в своём лаконичном послании миссис Фреверт: нам тоже придётся поставить точку в этом деле.
— «Придётся»? «Международные последствия»? — бросил я в ответ. — Вы говорите скорее как Майкрофт Холмс, чем как его брат Шерлок!
— И снова браво. Уотсон! — сказал Холмс. — Я действительно разговаривал с Майкрофтом по возвращении в Англию.
— Я так и думал, — неодобрительно проворчал я.
Поднявшись с места, Холмс взял трость и направился к французскому окну, из которого, несмотря на опускавшиеся сумерки, всё ещё был виден океан.
Я неохотно последовал за ним по гравиевой дорожке в направлении меловых утёсов, выходивших к морю. Под нашими ногами скрипели маленькие камешки.
— Вы совершенно правы, Уотсон, — сказал Холмс. — Майкрофт действительно помог мне понять, что будет умнее держать язык за зубами.
— Без сомнения, — буркнул я.
— По сути, Майкрофт с самого начала, с той мартовской беседы в клубе «Диоген», пытался отговорить нас от этого расследования.
Я встретил его слова молчанием. Лишь вечный шум прибоя, скрип гравия под нашими ботинками и крики чаек нарушали тишину этого тихого дня, быстро превращавшегося в вечер.
— Сдаётся мне, Уотсон, многое из того, что мы узнали в Америке, уже было известно у нас, в высших правительственных сферах.
— Тогда почему Майкрофт не информировал нас об этом?
— Очевидно, правительство боялось, что попытка помешать миссис Фреверт может подорвать его репутацию. Кроме того, никогда не знаешь, что выявит новое следствие. Правительство его величества было осведомлено об этом деле лишь в общих чертах, не зная имён злоумышленников, которые мы установили, за что Даунинг-стрит [51] нам чрезвычайно признательна.
— Как мило с их стороны. — недовольно проворчал я. Меня бесила сама мысль о том, что мы выполняли чей-то заказ. — Но почему Майкрофт хочет, чтобы мы молчали…
— Да нет, — перебил меня Холмс, — не Майкрофт, как вы бесхитростно выразились. Майкрофт получил инструкции от более высокопоставленной персоны. В сущности, от самой высокопоставленной.
Я никогда не переставал удивляться тому, что наша с Холмсом деятельность удостоилась внимания короны. Но в данном случае речь шла о некой другой инстанции, и кто я был такой, чтобы возражать?
Вместо ответа я посмотрел вниз, на белое скалистое побережье, раскинувшееся перед нами в обе стороны насколько хватало глаз. Мой взгляд следил за отступающим морем, которое закат окрасил пламенными сполохами.
— Мы учимся у природы, дружище, — говорил мой товарищ, пока я задумчиво наблюдал за горизонтом. — Вода, захлестнувшая «Титаник» и всех, кто на нём погиб, похожа на покров, который мы, человеческие существа, набрасываем на Истину, и покров этот нельзя срывать. Как писал Филлипс о последствиях той ужасной морской катастрофы: «А море опять стало спокойным и весело заискрилось…»
Не думаю, что в темноте Холмс заметил, как я пожал плечами.
— Почему бы не оставить последнее слово за миссис Фреверт? — предложил Холмс. — Это ведь она велела выбить на надгробии брата: «Отче, прости им, ибо не ведают, что творят».
Не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы почувствовать, что покорился я неохотно.
— Понимаю, — пробормотал я.
Мы стояли на меловых утёсах, а спустившаяся тьма накрыла нас и море. И только несколько одиноких чаек кружили над нами, пронзительно крича в ночи.
После того последнего разговора я много месяцев не получал никаких вестей от своего друга Шерлока Холмса. Наконец под Рождество от него по почте пришло не письмо, а целая кипа вырезок из американских газет. Разумеется, большая часть этих новостей уже была опубликована в британской печати. К примеру, мне не пришлось ждать послания от Шерлока Холмса, чтобы узнать, что Вудро Вильсон, бывший глава Принстонского университета (альма-матер Дэвида Грэма Филлипса), месяц назад победил на президентских выборах Теодора Рузвельта и Уильяма Говарда Тафта. Но некоторые сведения из вырезок не попали в нашу прессу, и, когда я просмотрел эти заметки одну за другой, передо мной словно предстала логическая развязка истории, которая началась весной, с появлением в моём кабинете миссис Фреверт.
Когда я открыл большой коричневый конверт, пришедший от Холмса, нас с миссис Уотсон развлекали звуки рождественских песнопений, звучавших под нашим окном. Поскольку конверт был большой, мне пришлось несколько раз встряхнуть его над обеденным столом, чтобы удостовериться, что внутри больше ничего не осталось. Всего из конверта выпало шесть маленьких полосок желтоватой бумаги.
