много лет, а этот новоявленный красавец уже обветрился, выцвел, зашелушился, утратил свою первоначальную новизну.
То-то же! Не так-то это легко — занять чье-то место.
Не так-то просто занять место такого старого дома, где играла музыка, раздавался смех и горький плач, где пылал огонь в кафельных печах и теплилась надежда.
Где была любовь, встречаясь с нелюбовью.
28
И еще я думаю обо всех них.
О тех, кто до нас. Кто был перед нами.
Нет на белом свете моей милой бабушки, нет мамочки и отца. Нет, я думаю, даже Жени, докторова сына Евгения Николаевича, который, заехав только раз и поцеловав бабушке руки, не захотел больше приезжать к родному дому, чтобы опять и опять вспоминать, как его похоронили живым.
Нет докторова дома, рояля, коллекции чудных африканских бабочек.
И совсем другие люди ходят по той улице, где все это было. Они и представить себе не могут, что и как тут происходило до них.
И еще я думаю вот о чем все чаще и чаще.
Сколько могил и сколько кладбищ ушли в зеленый мир забвения, ушедшей и утраченной памяти? Сколько памятников сломано, срыто, обветшало и сравнялось с землей? Где наши старшие знакомые, взрослые, при которых мы были детьми?
И что будет потом, когда забудут нас, — ведь это совсем не за горами? Неужели ничего, ровная земля, сожженные фотографии, замолкнувшие рояли, пропавшие бабочки, будто отлетевшие от неблагодарных нас в свое прекрасное африканское прошлое?
29
Бабушка говорила мне про нелюбовь. Считала ее самым страшным.
Да уж! Нелюбви хоть отбавляй.
Но раз она есть, эта нелюбовь, существует и любовь. Существует внимание и интерес — одного человека к другому, к жизни, которая скрепляет людей чем-то невидимым. Золотой тонкой нитью.
И когда жизнь уходит, остается золотая паутина памяти. Она соединяет тех, кто до нас, с нами и нас с теми, кто после нас.
Она очень тонкая и очень хрупкая, эта паутинка, и все-таки она есть.
Не забудьте, ведь это нам сказано: любите друг друга.
