— Только… только мы можем расстаться… — неожиданно дошло до меня. — Я не смогу смириться, если больше не увижу тебя…
— Я тоже… — подруга крепче ухватилась за мою руку.
А Серж продолжал буравить меня пытливым взглядом — нашу связь я чувствовала всеми своими волокнами. Затем он повернул голову в сторону Николая. За это мгновение я так переволновалась, что едва не заорала на всю полку о том, что не хочу покидать подругу даже ради любимого Читателя.
— Кстати, я купил себе эту книгу, «Безусловная Любовь», — сказал Серж Николаю.
Тот ничего не ответил, будто бы не расслышал приятеля и уткнулся в монитор компьютера. А Серж подошёл к окну, открыл его и закурил.
В отличие от Николая, я прекрасно расслышала Сержа. Высказанная мной тревога по поводу мук выбора сменилась полным недоумением. Я часто-часто заморгала и посмотрела на подругу. Но она, похоже, не совсем понимала меня сейчас, потому как сказала:
— Нам с тобой надо решить. Я боялась сказать тебе об этом первой… но рано или поздно настанет момент, когда мы по воле Читателей можем расстаться.
— Мы махнёмся символическими телефонами, только я не умею звонить, — машинально ответила я. — Апологетика… милая… Серж сказал, что купил меня! Но он меня не покупал!
Подруга замерла на миг, будто что-то припоминая.
— О нет! — запаниковала я.
Потому что вспомнила рассказ Весёлой Науки о том, что у каждой Книги есть сёстры, имеющие то же имя. Со своим озарением я совсем позабыла об этом факте. Вот только факте ли? Ведь из моей памяти благополучно стёрлись первые несколько часов жизни…
— Я ни разу не встречала своих сестёр! Я даже не встречала Книг, которые встречали своих сестёр. Может быть, это выдумка?
— Нет, это реальность. Сёстры и братья — это порождения Типографов. И я уверена, что такое возможно только при полном попустительстве Авторов.
— Если Серж купил в Магазине мою сестру… это доказывает то, что они существуют…
— Да, это так. Не грусти по этому поводу…
— Но он променял меня на сестру! — воскликнула я, едва сдерживая слёзы.
— Я скажу тебе больше, — Апологетика глянула в сторону Сержа. — Некоторыми Книгами выдвинута гипотеза о том, что все сёстры и братья содержат в себе одно и то же Литературное Произведение.
— Этого не может быть! Это… это бессмысленно! Это ересь!
— Это ересь. Книги пока не могут этого доказать, — ответила Апологетика.
— А… люди? Читатели? Серж…
— Серж увидел в Магазине Книгу с таким же именем, как у тебя. Он купил её, потому что ты ему понравилась, и он решил, что эта новая Книга тоже ему понравится.
— Но он вернул меня Николаю…
— Он Бог. Он даёт тебе возможность нового опыта. Это его выбор, а мы не можем выбирать себе Читателей.
Предательские слёзы скатились по моей обложке и коснулись вечно неподвижных метафорических ног. Снова какие-то непонятности, сомнения, грусть.
— Я в растерянности, милая… Я не знаю, как смириться с Судьбой, если этот новый опыт может нас разлучить. Ты — сильная и мудрая, ты переживёшь. А мне что делать?
— Во-первых, нас пока никто не разлучает, — Апологетика снова покосилась в сторону Сержа, который больше не обращал на Книги внимания. — А во-вторых, я никакая не сильная и не мудрая. Я такая же ранимая душа, как и ты, и очень к тебе привязалась. Я тоже не знаю, как звонить, и мой левый сосед не умеет. Может быть, Книжные символические номера телефонов — это врождённая иллюзия, придуманная Типографами, чтобы дать нам хоть какую-то надежду. Поэтому давай просто жить, моя любимая Безусловная Любовь. А боль… что боль? Если Читатели причиняют нам боль, может быть, это важно для нас.
Мы нежно обнялись и замолчали. Так было спокойнее и уютнее. Но мы не думали, что левого соседа Апологетики — Булгакова Избранное — не на шутку взволновала эта ересь про сестёр. Дискуссия пошла по цепочке стоящих на полке Книг, но, дойдя до Сектоведения, затихла. И вернулась обратно. На следующий день Апологетика рассказала мне, что Книга по имени Сектоведение когда-то была знакома со своим братом. Они страшно ругались и ссорились между собой из-за одинаковых имён, и если бы Сектоведение мог, то он бы совершил первое в истории книгоубийство. А конфликтовали они по причине того, что в них содержалось одно и то же Литературное Произведение, и каждый утверждал, что его Произведение лучше, чем у брата.
— Откуда они знали? — спросила я.
— Читатель рассказал им.
— Бог испытал братьев ересью, а они, вместо того, чтобы познать себя, стали врагами, — заключила я.
А Серж больше не приходил в гости к Николаю. Поначалу я вздрагивала, когда слышала скрип открываемой двери, а затем успокоилась. В комнату изредка заходила Тамара, ещё реже — отец Николая, которого звали Борисом. Пару раз у моего первого Читателя гостили незнакомые люди. Разговоров о Книгах я не слышала, хотя теперь чаще, чем раньше, старалась настраиваться на канал связи и прислушиваться к беседам людей. Это получалось с переменным успехом. К тому же люди говорят слишком громко, и Книгам проще отключить слух (этому меня научила Апологетика), чем вникать в шумные и резкие человеческие беседы. Теперь, зная, что каждый Человек — высшее Существо и Читатель, я поняла, почему речи людей бывают для нас столь оглушительными.
Мы с Апологетикой часами занимались сопереживанием. Сказочные ощущения от этого процесса трудно передать, но они были для меня важнее и реальнее, чем собственные сны из мира грёз. Жаль только, что никаких озарений ни на меня, ни на подругу, ни на прочие Книги с нашей полки не сваливалось. Зато прекратились болезни, и даже Сектоведение излечился от спонтанной апатии.
Что до его соседа Красное и Чёрное, то о нём доходили странные слухи. А может, Сектоведение сознательно не делился его знаниями и опытом, считая всех нас «беспереплётными брошюрками». Вскоре я по совету подруги перестала на этом заморачиваться.
Один из моих маленьких дней рождения — четыре месяца — мы с Апологетикой отпраздновали, поставив эксперимент погружения в сны друг друга. Мы долго готовились к нему, упражняясь в сопереживании и обычных снах «в обнимку». Мы думали, что такое погружение поможет нам хоть что-то узнать о Текстах друг друга, а затем рассказать… но, увы, ничего не получилось. Грёзы, что были у меня с Сержем, не повторились с Апологетикой, и она их тоже не увидела. Я испытала чувство падения в тёмную бездну без какого-либо наслаждения или очеловечивания, я была такой же беспомощной во сне Апологетики, как и она — в моём.
А на тринадцатой неделе моей жизни в комнате Николая случилось то, чего я и скрытно ждала, и, не стесняясь, боялась. И я не знала, какое чувство — страха или предвкушения чуда — укоренилось во мне сильнее. Время позволяет привыкнуть к своей предсказуемости, а жизнь… жизнь, вероятно, течёт где-то вне моего времени, потому как все остальные Книги преспокойно простоят на полке ещё долгие месяцы. За тринадцать недель ни одну из них с полки не взяли и ни одну к нам не подселили.
В комнату к Николаю зашла Тамара и завела с ним какой-то разговор, на который я не стала настраиваться, потому что размышляла о человеке, прибитом к кресту. Я частенько воображала его потрёпанной Книгой. Чувствовать себя человеком и мыслить божественными категориями наяву я совсем не умела.
Вдруг Тамара подошла к полке. Николай никогда этого не делал, хотя пару раз я замечала, как он, сидя в кресле, листает какие-то Журналы.
Я навострила уши и растолкала дремавшую Апологетику.
— Может, книгу какую-нибудь? — спросила Тамара. — У тебя нет новых ненужных книг?
— Возьми любую. Только не бери книги по православию. Они мне нужны, — сказал Николай.
Я вовремя вспомнила, что ему не нужна. Значит я однозначно не Книга по православию!
— Что они хотят сделать? — затеребила меня подруга.
