ТРАРМе («Товарищество российско-американской резиновой мануфактуры» — с 1922 года «Красный треугольник»). Входил в «Группу Бруснева» — едва ли не в первую ассоциацию рабочих кружков. В 1891 году он выступил с речью на первой маевке. Кажется, вручал адрес Шелгунову от питерских рабочих, участвовал в его похоронах. Потом переехал в Тверь, где во время революции 1905 года стал (ненадолго, естественно) председателем Совета рабочих депутатов вагонного завода «Диль и Балакен». Был членом Центрального рабочего кружка, вместе с такими выдающимися рабочими вожаками, как Федор Афанасьев (которого насмерть забили черносотенцы в Иваново в 1905 году), как Алексей Карелин (который расстался с большевиками и перешел в организацию Гапона). Потом вернулся в Петербург, где умер в 1912 году.
Итак. Совещание, отмеченное мемориальной доской, прошло на Обводном канале, дом 124, в квартире рабочего В. И. Прошина. В квартире, обратите внимание! То есть рабочий Прошин жил не в бараке, где за занавеской спят трое детей, сноха качает колыбельку, а изможденная жена наливает исхудалому мужу полтарелки пустых щей, — всякий советский школьник видел такие картинки в учебниках.
Рабочий Прошин жил в каменном доме, и в его квартире была комната (гостиная или столовая) куда можно было пригласить человек десять — пятнадцать гостей, они же уполномоченные рабочих кружков, а также молодые перспективные социал-демократы из интеллигенции, вроде господина Ульянова.
Коротко говоря, рабочий Прошин принадлежал к интеллигентной верхушке российского рабочего класса. Он был хорошо грамотен. Читал книги и из них узнал «исторические законы развития человечества» — это он говорил на маевке 1891 года. Наверное, очень неплохо зарабатывал. Но он конечно же был недоволен тем, что делается в стране и у него на резиновой фабрике. Штрафы, произвол начальства — в цеху. Социальное расслоение — на улице (например, рестораны, где один ужин ценою в твой недельный заработок). Отсутствие свободы и демократии — в стране. И вообще, самодержавие и капитализм ведут народ в тупик — об этом пишут Маркс и Плеханов. «Поймите, товарищи, — наверное, говорил или думал он, — это не я, рабочий Прошин, оказался в тупике. Я-то как раз хорошо зарабатываю, да и живу прилично. Это Россия в тупике! Это весь наш рабочий класс загоняют в стойло! Исторические законы таковы, что мы просто обязаны свергнуть прогнивший царский режим и открыть всем трудящимся дорогу в светлое будущее!»
Рабочий Прошин представлял собой агентуру социалистической революции. Потому что он был умен, образован, начитан, более или менее обеспечен. Располагал свободным временем, чтобы читать книги и участвовать в работе социал-демократических кружков.
То есть он обладал немалым социальным ресурсом. И этот ресурс позволил ему задуматься о России, о народе, о справедливости. И выбрать путь революционера.
Никто из нищих, малоквалифицированных российских рабочих, замученных самодержавием и зверским полукрепостническим капитализмом, подобных мыслей и в голове не держал.
Потому что не до «исторических законов» было. Едва кормились.
Точно так же никто из советских бедняков не задумывался о недостатках социализма. По той же самой причине.
Предреволюционный рабочий Прошин очень похож на позднесоветских «салон-капиталистов». Это, как ни странно, одного поля ягоды.
Ибо ошибкой будет считать, что защитники режима — это те, кто живет хорошо. А враги режима — это те, кто живет плохо. Это не совсем так. Вернее, совсем не так.
Враг режима — тот, кто живет хорошо, но убежден, что после революции будет жить еще лучше.
Друг режима — тот, кто живет плохо, но боится, что после революции будет жить еще хуже.
Ну, точности ради оговорюсь: те, кто живет очень хорошо, даже великолепно, разные аристократы и олигархи — те, конечно, за данный режим. И наоборот, те, кто живет отчаянно плохо, просто умирает с голоду, — те могут взбунтоваться. Но это — крайности. А в норме дело обстоит так, как написано выше.
Поэтому глупо говорить про бедных и угнетенных: «Почему они терпят?» А про богатых и успешных: «А что им, собственно, надо?»
Одни терпят потому, что боятся потерять ту малость, которая у них есть.
Другим надо больше. И не только денег, но и чего-то неощутимого, нематериального.
В конце концов, у генеральского сына Владимира Ульянова все было. С его образованием, талантом и энергией он вполне мог дослужиться до министра юстиции. И вряд ли он уже прямо в 1895 году, двадцати пяти лет от роду, когда пришел на квартиру к рабочему Прошину, планировал стать премьер-министром Российской Республики.
Однако ему это удалось.
А вот рабочий Прошин так и остался рабочим.
Впрочем, и нынешние «салон-капиталисты» не так чтобы прямо как сыр в масле катаются…
ЛИБЕРАЛЬНАЯ ЗАДАЧА
Быть либералом-рыночником, конечно, правильно. Но скучно. Потому что совсем перевелись доктринальные либералы и убежденные социалисты. Исчезли фридмановцы и кейнсианцы. Они обитают только на университетских кафедрах и в публицистических заповедниках газет и журналов. Там они лениво доругиваются и никак не могут закончить прошловековый спор. А в реальном мире остались одни прагматики. Надо — приспустят налог (ставку, тариф, пошлину, акциз, курс). Надо — приподнимут. Есть необходимость — дадут народу сделать выдох. Или, наоборот, подкрутят гайки. Исходя из собственных соображений об экономической или политической целесообразности. Теперь для этого не нужна смена правительства: те же самые министры прибавят дирижизма или подсыплют «laissez faire» в национальное экономическое рагу. В политическое тоже.
Сказанное относится не только к государственной власти, но и к отдельным действующим лицам экономики, политики и даже общественной жизни — крупным промышленникам и мелким бизнесменам, оппозиционным партиям и неправительственным организациям. То они лоббируют ультралиберальные законы, то просят господдержки, то выводят демонстрантов на улицы, то начинают конструктивный диалог с властями. Прагматизм, я же говорю. Соответствие выгоде момента. То есть некий метарынок.
А если все на свете — рынок, то быть убежденным рыночником как-то странно. Все равно что стать активистом регулярной смены дня и ночи.
Но быть либералом-рыночником скучно еще вот почему. В основе либеральной доктрины — ценность свободы. Вроде бы. На первый взгляд. В противоположность доктрине равенства, которую исповедуют социалисты. Но свободный рынок вступает со свободой в некую странную коллизию. Даже, можно сказать, в конфликт. Нет тут лучезарных соответствий. С одной стороны, рынок подразумевает свободу обменов. С другой стороны, свобода обменов почти всегда маскирует довольно грубое доминирование сильного над слабым (капитала над наемным трудом, крупного собственника над мелким, власти над оппозицией, столицы над провинцией, коренных жителей над приезжим, знаменитостей над дебютантами и так далее).
Однако тут нет противоречия. Свобода неделима, она принадлежит всем. Если у кого-то больше ресурсов (экономических, политических, социальных, культурных), это не значит, что у него больше свободы. Свободы всегда у всех поровну. Иначе свобода тут же переродится в свободу запрещать. Вот это страшнее всего.
Не надо называть свободу «осознанной необходимостью». Это ложь и пруссачество, стремление превратить диспут в политинформацию, любовь в размножение, а творчество в служение интересам (кайзера, фюрера или широких масс — невелика разница). Свобода может быть ограничена реальной, физической опасностью для окружающих, и ничем более. Нельзя говорить о «нравственном вреде», о «разрушении традиционных ценностей», о «несоответствии критериям». Это ханжеский бред или своекорыстные ухищрения.
Наконец, если человек представляет опасность сам для себя, то люди не вправе запрещать ему распоряжаться единственной бесспорно принадлежащей ему собственностью — самим собою, своей
