живет праведно, в мире с Богом, значит, он свободен от греха. Это, мой брат Софроний, и есть настоящая свобода во Христе, — даже если человек находится в неволе, он все равно свободен. А если человек даже сам себе господин, но живет во грехе, то он не свободен, потому что является рабом собственного греха. От греха труднее убежать, чем от других людей, потому что он сидит внутри нас и через похоти и страсти порабощает нашу душу.
— Что-то в твоих словах есть разумное, — почесал затылок Софроний.
Мимо выставленных на продажу пленников ходили покупатели. Подходили то к одному, то к другому, осматривая зубы и ощупывая мускулы. На престарелого Косму и маленького, щупленького Софрония почти не обращали внимания.
Но вот четыре раба принесли на площадь роскошные носилки и поставили их перед пленниками. Отдернулась занавеска, и из кибитки вышел какой-то знатный сановник. Длинная туника[7] из тонкого шелка, расшитая золотом, спускалась ниже колен. Поверх нее был надет украшенный вышивкой на плечах и по подолу долматик[8], а на правое плечо накинут паллиум[9], унизанный жемчугом.
Знатный господин не спеша прошелся по торговой площади, и взгляд его остановился на Косме. Начальник торгов подбежал к вельможе и, подобострастно кланяясь, затараторил:
— О, господин великий логофет, какой сегодня для меня счастливый день! И чем я заслужил милость Всевышнего, что мои очи зрят твое великолепие! Да благословит тебя Бог богатством и долголетием!
Вельможа, не обращая внимания на пустословие торговца, подошел к Косме и, глядя ему прямо в глаза, спросил:
— Я вижу, что ты монах. Как тебя зовут, откуда ты родом и как ты попал в рабство?
— Я действительно монах, родом из Калабрии. Зовут меня Косма. Я направлялся по морю в Иерусалим поклониться святым местам и попроситься на поселение в лавру Саввы Освященного. Нас захватили разбойники, и вот я здесь.
— Я выкуплю тебя, брат Косма, и отправлю и Иерусалим, а ты будешь молиться там обо мне, грешном, и о моей семье.
— Нет, — покачал головой Косма, — если Богу было бы угодно направить меня в Иерусалим, то Он бы не допустил нападения разбойников, благодаря которым я прибыл в этот город и увиделся с тобой. Я согласен, чтобы ты выкупил меня, но я должен буду послужить тебе за это доброе дело. Правда, не знаю, чем я могу быть тебе полезен. Никакому ремеслу я не обучен, так как с юных лет занимался лишь познанием наук, таких как риторика, диалектика, музыка, астрономия, философия и богословие. А теперь, завершая свой земной путь, я с грустью думаю: кому передам я все это богатство знаний, которое копил долгие годы?
— О, преподобный Косма, если бы ты знал, как сейчас возрадовалось и утешилось мое сердце этим известием! Меня зовут Сергий Мансур. При дворе халифа я, милостью Всевышнего, исполняю должность логофета, начальствую над христианами, находящимися, по Божьему попущению, под властью агарян. У меня два сына, имя одного, как и твое, — Косма, ему девять лет, а второй сын — Иоанн, ему семь лет. Они пришли в ту меру возраста, когда им надо преподавать надлежащее знание всех полезных наук. Все последнее время я был озабочен тем, чтобы подобрать им учителя. Да непросто сыскать наставника, который преподал бы им не только человеческую, но и Божественную мудрость. Вот и стал я молить Господа нашего Иисуса Христа и Его Пречистую Матерь Деву Марию, чтобы указали мне такого учителя. А сегодня, когда я утром стоял на молитве, в мою душу вложилась мысль идти сюда на торги, чтобы приобрести нечто очень важное. Теперь я вижу, что обрел для своих сыновей хорошего наставника.
Сергий подозвал хозяина и, не торгуясь, заплатил за монаха.
Софроний, стоявший до этого понуро, увидев, что монах уходит, удержал его за рукав и смиренно произнес:
— Помолись за меня, Косма, чтобы избавиться мне от рабства. — Он сделал паузу и, улыбнувшись, добавил: — От рабства греха, а уж от этого рабства я и без твоей молитвы избавлюсь, я непременно убегу.
— Да поможет тебе Бог, Софроний, — сказал Косма и перекрестил его.
Сергий Мансур, слышавший этот разговор, вмешался:
— Пожалуй, я тебя тоже выкуплю, если обещаешь верой и правдой послужить мне, хотя бы три года никуда не убегая. Такие шустрые помощники мне самому нужны.
— Щедрому господину я готов служить не три, а все семь лет, как праотец Иаков за Рахиль, — обрадовался Софроний.
