– Как заявил пожелавший остаться неизвестным сотрудник префектуры, арест директора департамента земельных отношений не имеет непосредственного отношения к его профессиональной деятельности, – вдохновенно продиктовал Афанасьев и уставился в окно, где блистал расцвеченный огнями вечерний город.
Сычева быстро набила фразу и, пользуясь паузой, сняла с себя джинсовый пиджачок. На ней остался только крохотный кружевной топик, скорее призванный открывать, чем закрывать.
– Глеб, что это за заварушка в твоем семействе? – спросила Сычева, прикуривая новую сигарету.
– Не отвлекайся, – пробурчал Глеб и снова стал диктовать:
– Однако в следственном управлении нам сообщили, что Кривцов арестован по подозрению в получении взятки за незаконный землеотвод под строительство...
Сычева резко встала и подошла к нему так близко, что грудь уперлась ему в живот – он был значительно выше.
– Глеб, – прошептала она. – Глеб, главный предлагает командировку в Ригу. Поехали вместе, а?! Поехали, Глеб! Ты подумай, может быть, лучший выход сейчас для тебя – это я?! – Сычева вздохнула. Не в ее правилах было говорить мужикам то, что она сейчас сказала, но дело было сделано, слова сказаны, а на все правила плевать, так как на карте стоит Афанасьев. – У меня масса достоинств, Глеб, и главное из них – я никогда не буду тебе мешать. Ни в чем. Никогда. Со мной ты будешь свободен! Мы одной крови, Глеб. Поехали завтра в командировку! Проведем вместе время, а заодно и напишем что-нибудь гениальное...
Афанасьев не дослушал, снял со стула джинсовый пиджачок, завернул в него Сычеву и сказал ей тихо, на ушко, так, что его горячее дыхание добралось до мозгов:
– Танюха, ты умная, красивая, обворожительная и гениальная. Ты сильная. Как танк. Но! Ко мне приезжает женщина. Любимая. И для меня это единственный выход.
Почувствовав, как к щекам приливает кровь, Сычева выкрутилась из его рук, выбежала в коридор и начала одеваться. Такой дурой она себя еще никогда не чувствовала.
На что она рассчитывала, вешаясь Афанасьеву на шею?
Глеб даже не попытался ее остановить. Он стоял на кухне, курил, и насмешливо смотрел как она зашнуровывает ботинки.
– Счастливо, – давясь слезами, Сычева попыталась сама справиться с замком, но тут в дверь прерывисто и весело затрезвонили.
Сычева, натянув на лицо улыбку, также весело распахнула дверь, мигом справившись с упрямым замком и железной щеколдой. Каким-то непостижимым образом Глеб оказался впереди нее и она видела только его длинную, немного сутулую спину. Сычева вытянулась вся и выглянула из-за этой длинной спины, потому что любопытство оказалось сильнее слез и оскорбленного женского достоинства.
На пороге стояла высоченная девица с гитарой за спиной, плоским деревянным ящиком на плече и чемоданом в руке. У девицы были большие, темные ненакрашенные глаза, длинные черные волосы, как минимум с утра не тронутые расческой и ноги невероятной длины. Кажется, они с Глебом были почти одного роста. Одета девица была в синие джинсы с оттянутыми коленками и куртку – Сычева голову могла дать на отсечение! – из секонд-хенда. Впрочем, все несовершенство ее одежды с лихвой компенсировали сияющие глаза, персиковые щеки, яркие свежие губы и бесконечная вера в безусловное счастье, которая читалась во всем ее глупом, щеняче-восторженном облике.
– Ну, здравствуй, – сказала девица Глебу, и они обнялись так крепко, что у Сычевой опять запершило в горле, а женское достоинство ...
Да какое тут к черту достоинство! Сычева сделала шаг назад, давая Глебу втащить в квартиру девицу с ее неуклюжим багажом.
– Ты не умер? – засмеялась девица. – Я думала, раз не встретил, значит умер! От тоски!
Пока они несли всякую чушь, Сычева быстро разделась. Оставшись в джинсах и топике, она прошмыгнула на кухню, вальяжно уселась там на диванчике и закурила.
– Танька, прости, – услышала она из коридора. – Я замотан до предела! Завтра в номер нужно сдавать материал. Я и сейчас за работой, заходи! – Глеб жестом пригласил девицу на кухню.
– Вот, знакомьтесь, – указал Глеб на Сычеву, – это Танюха. А это... Татьяна!
– Мечта поэта, – усмехнулась Сычева. – Афанасьев, в какой Клюквинке такие водятся?! Ты в каком классе, крошка?
– Еж, ты говорил, что твоя жена блондинка...
– Таня, это не жена. Понимаешь...
– Да?.. – Девица уставилась на Сычеву, еще больше распахнув свои одухотворенные глазищи. – А... кто это?
Глеб, похоже, не ожидал такой болезненной реакции.
– Мы вместе работаем, – быстро начал объяснять он. – Это мой со... соавтор. Я же говорил тебе, что мне материал нужно срочно сдавать! Ее, кстати, тоже зовут Таня. Танюха, разве ты не уходишь?
– Ухожу, ухожу, – Сычева затушила сигарету в мраморной пепельнице, встала и пошла одеваться. Свою задачу она сочла выполненной – у девицы явно подпорчено настроение, глазки потухли, улыбка сползла с юного личика. Теперь видно, что она очень устала с дороги и хочется ей в первую очередь есть и спать, а не целоваться.
– Ухожу! – весело повторила Сычева. – Я за раннюю половую жизнь. Пока, детка! До свидания, Глеб!
Она быстро оделась, вышла в подъезд и, перепрыгивая через ступеньки, спустилась вниз. Впереди, у кустарника, виднелась скамейка, и Сычева направилась к ней. Усевшись, она сжала руку в кулак и, кусая пальцы на сгибах, заревела.
Встреча была восхитительной.
Если бы, конечно, не дура Сычева, но про Сычеву он уже и забыл. И сделал все, что только мог, чтобы и Татьяна забыла: открыл бутылку шампанского, расстелил черный шелк простыней на широченной кровати, зажег свечи, включил тихую музыку. Банальный, но безусловно действенный во все времена наборчик.
Татьяна смеялась, стеснялась, и при любом удобном моменте пыталась прикрыть простыней свое длинное голое тело.
Глеб полулежал на кровати, откинувшись на подушку, и курил трубку.
– Еж, – сказала Татьяна, глядя на пламя свечи, – я точно не знаю, но по-моему, соавторы так болезненно не реагируют на появление другой женщины. Так реагируют, если не жены, то по крайней мере любовницы.
– Танька, ты дурочка, – рассмеялся он. – Она – оскорбленная, отвергнутая кошка. Посмотри на меня! – Он покрутил головой, давая ей рассмотреть получше свой фас и профиль. – Ну, что я виноват, что меня все девушки любят?! Ну посмотри, разве я не неотразим?
– Не знаю, – засмеялась она, – не знаю, я не могу так гастрономически оценивать. Для меня ты – Еж! Колючий, неудобный, но любимый Еж. Мне нравится, как у тебя иголки на дыбы, когда что-нибудь не по тебе.
Она взяла гитару и, перебирая струны, что-то тихонько запела.
Глеб встал, пошел на кухню и сварил кофе. Когда он пригнал к кровати маленький сервировочный столик, Татьяна сказала:
– Еж, скажи своему соавтору, что не из Клюквинки я, а из Новосибирска. Там дома большие, машины ездят и самолеты летают. Скажешь?
– Скажу, – засмеялся он. – Пей кофе. Это единственное, что я умею готовить.
Татьяна взяла крохотную чашечку, отхлебнула кофе и поморщилась. Кофе был горячий, густой и без сахара. Глеб пододвинул ей минералку. Девушка явно привыкла пить молоко, но никак не эспрессо.
– А жена? Где твоя жена, Глеб? Вы развелись?
Пить молоко на ночь и обсуждать в постели глобальные проблемы – болезнь всех провинциалок. Он вздохнул.
– Да... Нет, ну она поживет пока у мамы, а потом мы с ней разведемся.
– Еж, я теперь совсем твоя, меня из дома выгнали!
