Где-то на площадке пятого-шестого этажа передо мной мелькнули насмерть перепуганные лица двух пациентов, на свою беду вышедших на лестницу покурить, и вот уже я очутился на девятом этаже перед дверью в реанимационное отделение.
От головокружительного скоростного подъема меня замутило, и я, продолжая крепко держаться за перила, выругался сквозь зубы.
— Нехорошо, — укоризненно пожурил сзади голос Рыжей Хари.
Я было открыл рот, чтобы, уже не стесняясь, выругаться по-настоящему, как тотчас волосатая лапа накрепко запечатала его, и я ощутил на языке холодный, склизкий, подрагивающий комочек. По-моему, живой.
— Глотай, легче станет, — посоветовала Рыжая Харя.
Вопреки совету рвотный спазм подкатил к горлу, но исторгнуть из себя омерзительное «угощение» я не успел. Последовал ошеломляющий подзатыльник, и склизкий комочек лягушонком скользнул в горло.
Будто искры вспыхнули в глазах от подзатыльника, и в то же мгновение все изменилось. Рыжая Харя исчезла, и вместе с ней канули в неизвестность похмельный синдром, одышка, испарина, сердечная аритмия. Я стоял на площадке девятого этажа, свежий и бодрый, как никогда. Разве что в горле осталось неприятное ощущение от скользнувшего внутрь «лягушонка». Да уж, не «Martell» в этот раз глотал…
Зябко передернув плечами, я икнул, но, к счастью, на этом неприятный инцидент и закончился. Тогда я взялся за ручку и решительно распахнул дверь.
— Вы к кому? — встретила меня строгим голосом миловидная медсестра, сидевшая за столиком у входа в отделение.
— К Владиславу… — сказал я и вдруг понял, что не знаю фамилии Владика. Ничего другого не оставалось, как напустить на лицо официальное выражение и посмотреть в глаза медсестре непререкаемым взглядом. — Тяжело раненному бармену из погребка «У Еси».
Запоздало вспомнив, что фальшивое удостоверение внештатного сотрудника милиции, сделанное на цветном принтере и не раз выручавшее меня в подобных ситуациях, забыл дома, я тем не менее продолжал гнуть свою линию.
— Он в какой палате?
Нахрапистость тона сработала не хуже фальшивого удостоверения.
— В шестой… — смешалась молоденькая медсестра и неуверенно заметила: — Так из милиции уже были…
— И еще не раз будут, — отрезал я и повернулся, чтобы идти по коридору.
— Погодите… — остановила медсестра. — Наденьте, пожалуйста… — Она вскочила из-за стола, сорвала с вешалки белую накидку и протянула мне. — Доктора позвать?
— Сам к нему зайду, — хмуро сказал я, набрасывая на плечи накидку и завораживая медсестру строгим взглядом. — В палате кто-нибудь из родственников есть?
— Да… То есть нет. Девушка с его работы… Всю ночь с ним просидела.
— Она-то мне и нужна, — кивнул я, развернулся и зашагал по коридору, отыскивая взглядом шестую палату.
Палата оказалась маленькой, на одного пациента. Широкое окно, занавешенное желтыми легкими шторами, тумбочка, умывальник и высокая реанимационная койка, на которой под капельницей лежал Владик. Голова забинтована, лицо серое, глаза закрыты.
У койки на стуле дремала, подергивая склоненной головой, официантка Люся. Услышав звук открывшейся двери, она порывисто вскочила и, хлопая спросонья ресницами, уставилась на меня.
— Вы… Вы кто? — испуганно пролепетала она, словно увидела перед собой киллера, пришедшего добивать раненого свидетеля.
— Роман Челышев, — успокоил я ее.
Откуда ей знать одного из многочисленных посетителей погребка? Я хоть и любил заглянуть в погребок, но делал это нечасто, завсегдатаем не был, за столиком никогда не сидел, а только за стойкой бара. Это с Владиком мы были приятелями, а с официанткой я словом никогда не перебросился — не было нужды.
Все же, видимо, мое лицо примелькалось, и Люся меня узнала.
— Роман… — Губы у нее задрожали. — Значит, это вы…
Неожиданно она порывисто бросилась ко мне и, уткнувшись носом в больничную накидку, беззвучно зарыдала. Я на мгновение оторопел. Надо же, какая чувствительная девица! По ее строгому обхождению с посетителями погребки никак не скажешь. А тут, можно сказать, первому встречному-поперечному на грудь бросается.
— Ну-ну… — пробормотал я и, аккуратно взяв девушку за плечи, отстранил от себя. — Слезами горю не поможешь.
Люся, закрывая кулачками рот, продолжала всхлипывать. низко наклонив голову. Я усадил ее на стул и посмотрел на Владика. Он по-прежнему лежал неподвижно и, казалось, не дышал. Черты лица обострились, вокруг закрытых глаз расплылись темные круги.
— Он вас в бреду звал… — плаксиво протянула Люся. «Почему меня, а не тебя? — отстранение подумал я, с недоумением вглядываясь в застывшее лицо Владика. — Кто я ему такой?»
В голову ударила жаркая волна, и я понял, кто я такой. Тело Владика дрогнуло и как бы раздвоилось: причем один Владик продолжал неподвижно лежать под простыней на койке, а второй приподнялся сквозь простыню, открыл глаза и посмотрел на меня с укором.
«Почему ты меня не предупредил о перестрелке в погребке? — беззвучно спросил второй Владик. — Ведь ты знал…»
Я крепко зажмурился, заскрипел зубами и замотал головой. Кровь прилила к лицу, в ушах шумело, но постепенно жаркая волна схлынула, и я отважился открыть глаза. Раздвоение Владика закончилось, он снова неподвижно лежал на койке под простыней.
Да уж, виноват перед Владиком я на все сто процентов. И вину эту ни загладить, ни измерить.
— Как он? — тихо спросил я.
— П-плохо… —через силу выдавила Люся.
— Когда была операция?
— Не… не было операции…
— Как так? — возмутился я. — Почему?
Люся судорожно перевела дыхание, выпрямилась на стуле и принялась кулачками вытирать слезы, размазывая тушь по лицу.
— Она больших денег стоит… Пять тысяч… долларов…
Я непроизвольно присвистнул. Аппетит у хирургов был чрезмерным. Что им по нынешним временам клятва Гиппократа, когда во вроде бы цивилизованном обществе вновь, как в животном мире, воцарился биологический закон естественного отбора? А посему выживать должен сильнейший. То есть богатый. Есть деньги — живи, нет — помирай.
— У меня только две тысячи… — продолжала всхлипывать Люся.—Вы не займете еще три?
Я молчал, глядя в сторону. Моих двухсот долларов оказалось не просто маловато, а смехотворно мало.
— Умрет ведь… — потерянно протянула Люся.
— Разве Еся не поможет? — тихо спросил я и почувствовал, что краснею. Тоже, называется, нашел выход.
— А что Еся? — Люся безнадежно махнула рукой. — Еся, как всегда, был в своем амплуа… «Понимаешь, Люсечка, я бы Владику на опе'ацию с до'огой душой и десять тысяч дал, да нет сейчас у мине…» — с горькой усмешкой передразнила она владельца погребка.
— Плохо дело… — покачал я головой и честно признался: — А у меня только двести долларов. Все мои сбережения.
Сказал, словно гордиев узел разрубил. И будто гора с плеч свалилась.
Ни тени недоверия не мелькнуло на лице Люси. Она понимающе закивала, и вновь по щекам побежали слезы.
— Я почему-то так и думала… — безотрадно прошептала она. Сил, чтобы вытереть слезы, у нее уже не было.
