Изабелла продолжала свое скрупулезное исследование – словно разбирала все кресло на отдельные волокна.
–Вы говорите о скорости распространения огня, – сказала она. – Скорость зависит от обивки и внутренности кресла, а также от того, есть или нет в комнате сквозняк. Зависит от фактуры ткани, возраста внутренней набивки и была ли она обработана химикатами. – Она потрогала край подпаленного материала. – Для ответов на эти вопросы нужно будет сделать анализы. Но насчет одного я готова побиться об заклад,
– Поджог? – предположила Коффман. – Который должен был выглядеть, как что-то другое?
– Да, я бы так выразилась.
Коффман посмотрела на лестницу за креслом.
– Тогда все значительно осложняется, – как-то неуверенно проговорила она.
– Согласна. С поджогами обычно так и бывает. – Изабелла извлекла из глубин кресла щепочку, которую искала. – Великолепно, – пробормотала она. – На лучшее и надеяться было нельзя. – Она была уверена, что в обгоревшем остове кресла обнаружится еще не менее пяти таких щепочек. Изабелла вернулась к поискам, разбирая и просеивая. – Кстати, кто она была?
– Про кого вы?
– Жертва. Женщина с котятами.
– В этом-то и проблема, – ответила Коффман. – Поэтому главный и поехал с телом в Пембери. Поэтому позже там и будет пресс-конференция. Поэтому-то теперь все так и усложнилось.
– Почему?
– Понимаете, здесь живет женщина.
– Кинозвезда или кто-то в этом роде? Важная птица?
– Нет. И она – даже не она. Изабелла подняла голову.
– Что вы такое говорите?
– Снелл не знает. Никто не знает, кроме нас.
– О чем никто не знает?
– Труп наверху был мужской.
Глава 2
Полиция появилась на Биллингсгейтском рынке в середине дня, когда Джинни не должна была там находиться, потому что в этот час лондонский рыбный рынок тих и пуст, как станция подземки в три часа ночи. Но Джинни находилась там, дожидаясь мастера, который ехал в кафе «Криссис», чтобы починить плиту. Плита сломалась в самый неподходящий момент – на пике наплыва клиентов, который обычно наступает около половины десятого, после того как торговцы рыбой заключили сделки с покупателями из самых модных городских ресторанов, а команда уборщиков очистила обширную автостоянку от пластиковых коробок и сеток, в которых перевозят моллюсков.
Девушки – у «Криссис» их всегда называли девушками, не глядя на то, что самой старшей из них пятьдесят восемь, а самой молодой – Джинни – тридцать два, – уговорили плиту поработать остаток утра вполнакала, что позволило им как ни в чем не бывало подавать надлежащего качества жареный бекон и хлеб, яйца, кровяную колбасу, гренки по-валлийски и сэндвичи с поджаренной колбасой. Но если они хотели избежать бунта своих клиентов или, того хуже, их перехода к Кейтонам, конкурентам со второго этажа, плиту в маленьком кафе следовало починить немедленно.
Девушки кинули жребий, кому дожидаться мастера, так, как кидали его все пятнадцать лет, что Джинни с ними работала. Они одновременно зажгли по спичке и смотрели, как те горят. Первая, бросившая спичку, проигрывала.
Джинни, как и любая из них, спокойно выдерживала, пока пламя не начинало лизать пальцы, но сегодня ей хотелось проиграть. Выигрыш означал, что ей придется ехать домой. Возможность остаться и ждать мастера, который неизвестно когда соизволит явиться, еще на какое-то время спасала ее от мыслей о том, что делать с Джимми. То, как все, начиная с ближайших соседей и заканчивая руководством школы, произносили слово подросток, говоря о ее сыне, Джинни не нравилось. Они произносили его таким тоном, словно называли Джимми хулиганом, малолетним преступником или бандитом, а все это не соответствовало истине. Но они же этого не понимают, потому что обращают внимание только на внешнее и ни на секунду не задумываются о том, что может твориться в душе человека.
А в душе у Джимми гнездилась боль. Как и у нее в душе, где боль жила уже четыре года.
Джинни сидела за столиком у окна, пила чай и жевала порезанную на кусочки морковку, которую всегда брала из дома, когда наконец услышала звук хлопнувшей автомобильной дверцы. Шел уже четвертый час. Джиини закрыла журнал «Только для женщин», в котором читала статью «Как узнать, хороша ли ты в постели?», свернула его в трубочку, сунула в карман рабочего халата и встала из-за стола. И только тогда увидела, что машина – полицейская и доставила она двух стражей порядка. И потому, что одним из них оказалась строгого вида женщина, которая хмуро оглядела длинное кирпичное здание, расправляя плечи и одергивая воротничок блузки, по коже Джинни пробежал тревожный холодок.
Она автоматически посмотрела на часы второй раз и подумала о Джимми. Она взмолилась, чтобы, несмотря на загубленный праздник в честь его шестнадцатилетня, ее старший сын все же пошел в школу. Если нет, если он снова убежал, если его поймали в каком-то неподходящем месте, если эта женщина и этот мужчина – и почему их двое? – приехали сообщить матери о его очередной выходке… Страшно было подумать, что он мог натворить с тех пор, как Джинни вышла из дома без десяти четыре утра.
Подойдя к стойке, она достала из пачки, заначенной одной из девушек, сигарету. Закурив, почувствовала, как дым обжигает горло, наполняет легкие, и немедленно ощутила легкое головокружение.
Мужчину и женщину она встретила в дверях «Криссис». Женщина была одного роста с Джинни, с гладкой кожей, которая собралась морщинками вокруг глаз, и светлыми волосами, которые нельзя было назвать ни русыми, ни каштановыми. Она представилась и протянула удостоверение, в которое Джинни не взглянула, услышав фамилию и звание. Коффман, назвалась женщина. Детектив-сержант. И добавила –
