частности! Не надо делать таких лиц, будто вы не догадываетесь, что произошло. Кто-то убил Ушаковых. Убил на сцене. Да что тут гадать – их отравили! А почему? Неужели вы станете отрицать, что атмосфера в театре отвратная? Все друг другу не доверяют, каждый только и ждет, когда его товарищ утонет, или помогает ему утонуть! Потому что, когда в штатном расписании появятся свободные единицы, зарплату кому-то увеличат на пятьдесят рублей! Разве не так?
Степа из потока обличительных слов ничего не понял, но решил все-таки уточнить.
– Значит, – он осторожно подбирал слова, так как «убил» и «отравили» уже прозвучало, а доказательств пока нет, – причина смерти актеров в пятидесяти рублях к зарплате?
– Господи! – отчаянно взвизгнула Нонна. – Не надо так буквально понимать! Причин много. Я говорю совсем о другом.
– О чем же? – подхватил Микулин.
– О том, что все доведены до звериного состояния... – заревела Нонна.
– Успокойся, – подлетел к ней актер, игравший незначительную роль в спектакле, обнял рыдавшую в голос женщину за плечи.
– ...если мы уже дошли до того, что... – захлебывалась она, никак не успокаиваясь, – ...что... кто-то пошел на убийство... мне страшно здесь находиться!
Истерика набирала обороты. Худой как швабра актер по фамилии Галеев подал Нонне воды в стакане, налив из-под крана. Она взяла и уже поднесла к губам, намереваясь выпить воду, как вдруг кинула стакан на пол, закричала:
– Не надо мне воды! Я боюсь тут даже этим воздухом дышать!
– Ты совсем ошалела? Вода из крана! Я при тебе налил! – обиделся Галеев и с достоинством уселся на прежнее место, достал сигарету, мял ее.
– Все равно не буду пить! – бормотала, плача, Нонна. – Никому не верю. То, что произошло, это... это...
Не найдя слов, она снова разрыдалась в голос. Микулин попросил показать рабочий стол погибшей актрисы. Кудряшка повела через сцену на противоположную сторону, не решаясь смотреть на трупы, которые еще там лежали.
В женской гримерке застали интересную картину. Актриса лет пятидесяти с хвостиком, ее Степа тоже запомнил, уже переоделась и, стоя у окна, пила из горлышка бутылки. Заметив вошедших трех человек, она поспешно спрятала бутылку за спину и тоном извинения оправдалась:
– Я тут... э... попить решила...
Гримерку постепенно наполнял запах сивухи.
– Без закуски? – фыркнула кудряшка.
– Ой, не надо подначивать, – огрызнулась очень «культурно» актриса и плюхнулась на стул. – Тоже мне, трезвенница!
– Оставьте нас наедине, – попросил Микулин кудряшку. – Постойте. Принесите список всех, кто был занят в спектакле и кто обслуживал его. Я буду вызывать по списку, а вы обеспечьте изоляцию допрошенных свидетелей. – Видя, что кудряшка про изоляцию ничего не поняла, добавил: – Те, кого допрошу, не должны встречаться с теми, кто еще не допрошен.
Когда она вышла, актриса заткнула горлышко пробкой из плотно свернутой газеты, поставила бутылку водки на пол рядом с собой и уставилась на ментов с самым подобострастным выражением.
– Где место Ушаковой? – спросил Микулин.
Актриса молча указала подбородком на стол в углу. Он исследовал столик, где в беспорядке валялись гримировальные принадлежности, да и одежда была брошена на стуле кое-как, затем достал папку, авторучку. Положив лист чистой бумаги на папку, обратился к актрисе:
– Ваши имя и фамилия.
– Овчаренко Клавдия Анатольевна, – ответила она.
В это время кудряшка принесла программку спектакля:
– Я отметила галочками фамилии тех, кто был сегодня занят.
– Отметила! – хмыкнула Клавдия Анатольевна. – Она всех отметит, и подметит, и заметит, и заложит.
– Клава, прекрати! Людей постесняйся, – строго сказала кудряшка, затем вышла, неодобрительно качая головой.
Степа проверил, хорошо ли она закрыла за собой дверь, оседлал стул. Присмотревшись к Овчаренко, болтавшей ножкой, закинутой на колено, сделал вывод, что ей много меньше лет, чем ему показалось на первый взгляд. Явное пристрастие к алкоголю – отечность, мешки под глазами, да и повадки выдавали человека пьющего, причем сильно пьющего. Тем временем Микулин почесал затылок, не представляя, о чем спрашивать эту раскрашенную (она не успела снять грим) и пьяную куклу. Степа пришел на помощь:
– Не возражаешь, если я допрошу? Я все же смотрел спектакль...
– Валяй, – согласился Микулин, приготовившись писать.
– Клавдия Анатольевна, – начал Степа, – Ушаковы были муж и жена?
– Почти в разводе, – ответила Овчаренко.
– Как это – почти? Можно состоять в разводе или в браке, но «почти» странно звучит, не находите?
– Ой, я уже ничего не нахожу, – отмахнулась Овчаренко и наклонилась за бутылкой. – У меня от всего этого один кошмар в душе. Хотите? – предложила бутылку по очереди ментам.
– Гражданка, – протянул Микулин, – как вы себя ведете? Мы вас сейчас...
– Не пугай, мне и без тебя страшно. Так не хотите? Ну как хотите. – Она вынула газетную пробку, сделала несколько глотков, словно выпила компот, заткнула горлышко и поставила на пол. – Вы хоть представляете, что чувствует человек, отыграв спектакль и видя своих коллег в образе... трупов?! Нет? А у меня нет слов... описать... мое состояние.
Все-таки ее развезло, впрочем, в бутылке было меньше половины и, надо полагать, выпила ее она одна. Микулин безнадежно махнул рукой и глазами спросил Степу: что будем делать? Тот кивнул, мол, продолжим. Овчаренко не заметила бессловесных переговоров, поставила локоть на гримировальный столик, обхватив пятерней подбородок, проникновенно заговорила, поминутно вздыхая:
– Жуткая смерть. Вот так живешь, копошишься, а потом – раз! Не так страшно подохнуть от... инфаркта там... от гриппа... А вот... это страшно. Я тут сидела одна... и так тоскливо стало... мрак! Видите эти стены? Я в них торчу со дня окончания театрального училища, да. Всю свою жизнь я провела в этих стенах, и все. Ну, гастроли. Были когда-то, сейчас мы никуда не ездим. И что, чего я добилась? Заслуженная артистка, а кто обо мне знает? Кто знает в России, что есть такая Овчаренко? Мне до пенсии восемь лет, а потом что? Выкинут. Всех выбрасывают! Я пока держусь. И думаете, мне хорошо, что держусь? Нет... мне нехорошо. Я нищая, живу от зарплаты до зарплаты, которая заканчивается, как месячные, в три дня. А я живу! И подличаю. Потому что не мыслю себя без театра. А театр не принес мне ничего, кроме боли. Но без него не могу. Как тут быть? А? Вот скажите: как быть?
– Клавдия Анатольевна, – остановил поток откровения Степа, – а что, Ушаковы конфликтовали с коллегами?
– Пффф! – заерзала она. – Конечно. В нашем храме все конфликтуют! Кто скрыто, кто открыто... по- разному. Одним словом, храм... хрям-хрям, и нету.
– А вы конфликтуете?
– Я похожа на дуру? Я хочу играть. Хочу работать. А работу, роль, не получишь, кон... конфликтуя.
– Так, ясно, – сказал Степа, понимая, что Овчаренко допрашивать все равно что воду ситом черпать. – Не скажете ли, с кем именно конфликтовали Ушаковы?
– Ну... э... со многими. Знаете, я сейчас не в том настроении, чтобы оценить и вывод сделать. А по секрету скажу, – она перешла на шепот, подавшись корпусом вперед, – мне жить не надоело. Я плохо живу, но живу. Уж лучше так, чем никак.
– Хорошо, подпишите и идите, – протянул ей исписанный лист Микулин, которому диалог с пьяной бабой попросту надоел.
– Не, не, не! – замахала та обеими руками. – Ничего подписывать не буду.
