— А мне вышлешь? — усмехнулся Николай, подойдя к столу.
Силин нахмурился.
— Понятно! Шутник тоже!
Николай написал доверенность. Силин сразу расчувствовался и стал целовать его.
— Это покуда так, — говорил он, — я еще приду тебя на вокзал проводить, и знаешь что?
Николай покачал головою.
— Я сам в Питер думаю. Что служба? Служба дрянь!
— А Катя Морозова?
Силин вздохнул.
— Она, брат, на днях замуж выходит за окружного акцизника!
— Что же ты в Петербурге делать будешь?
Силин оживился.
— Репортерствовать! Я, братец, здесь руку набил, слог есть, а насчет смелости!.. Я на Везувий влезу, если пошлют, к Виктории в будуар войду, не то что там с головой побеседовать! А ты, — он взял Николая за руку, — порекомендуй меня. Все же товарищ!..
Николай уезжал. Лапа и Силин, помимо Якова, провожали его. Он был грустен.
— Проклятый для меня город! Сколько в нем я принял горя, и не перескажешь всего!
— Там счастье найдете! — утешал его Лапа.
Поезд тронулся. Николай стоял на площадке последнего вагона, чтобы дольше видеть вокзал и город, и приветливо кивал Якову, улыбаясь ему сквозь слезы.
'Прощай, родина! Много утечет воды прежде, чем я опять вздумаю взглянуть на твои дома и улицы'. Сердце Николая сжималось тоскою. Здесь он родился, здесь он учился, здесь он впервые ощутил восторги вдохновения и первой любви. Как тосковало его сердце по родине и как хотел он снова увидеть те места, по которым ходил пылким мечтательным юношей, и что же? Как встретила его родина? Муки ревности и потом — отверженной любви, пятно подозрения и тюрьма! Вот ласковый привет родного города. Люди?.. Только Яков, брат, — его друг, а эти все Силины, Деруновы, Можаевы, что в них?..
Николай задумался о своей жизни. Каким пустоцветом показалась она ему в прошлом. Даже Богом данный талант он тратил, не приумножая и живя только сегодняшним днем, ни себе, ни людям не принося пользы. 'Ленивый раб!' — прошептал он с горькой улыбкой, но тут же выпрямился и поднял глаза к светлому небу. Будущее в его власти! Пережитые испытания разве не дали ему жестокого урока? Он помнит его и поведет так свою жизнь, что окружающие благословят его имя. Он не зарыл еще в землю малость, посланную ему, но приумножит ее.
Поезд покинул черту города и пригорода и мчался степью.
'Прощай, родина! Мир широк, велик. И ты, любовь, не оправдавдавшая моих надежд, тоже…'
Николай смахнул с лица слезы, и самоуверенная улыбка озарила его лицо.
— Ваш билет! — сказал кондуктор, выходя на площадку.
Николай вынул билет и подал его.
Р-раз! Кондуктор нажал ножницами и наложил штемпель. Николай улыбнулся своей мысли.
Этот билет — сердце; поезд — жизнь; кондуктор — судьба. Сколько еще неизгладимых пометок сделает она на сердце в течение всего пути!
XXIV
Анна Ивановна уехала за границу. В саду смолк веселый голосок и заливистый смех Лизы, на аллеях его уже не видно было маленькой, стройной фигуры ее задумчивой, печальной матери.
С ее отъездом Елизавета Борисовна потеряла единственную нравственную поддержку, и душа ее сломилась под тяжестью страданий. Она не могла переносить своего разочарования, чистая ясная улыбка Веры казалась ей укором; открытое честное лицо мужа — казнью, и, ко всему, страх перед негодяем, владеющим ее тайною, торгующим ее позором. Изнемогая от тяжких дум, не смея обратиться к мужу, она пропустила назначенное свидание, и письма, полные угроз, снова посыпались на нее через почту, оказией, с нарочными. Ужас, раскаянье, стыд, как злые демоны, терзали ее душу, и порою, оставаясь наедине, она казалась безумною самой себе. Чего ей стоило притворство днем, вечером, в полдень? Нет тяжелее казни за преступление…
Был душный день; собиралась гроза; страшное творилось в природе после нескольких дней палящего жара. Не тучи покрывали все небо, а какая-то серая дымка, сквозь которую солнце просвечивало громадным кровавым кругом. Недвижный воздух томил удушающим зноем, и в природе, изнемогавшей перед грозою, замерло все: не слышно было ни стрекотания кузнечиков, ни пения птиц, ни шелеста травы, поникли цветы и листва деревьев висела бессильно, овцы сбились в кучу, пригнули головы к земле и стояли неподвижно, огромные собаки вытянулись в пыли и высунули свои черные языки, лошади беспокойно дрожали в стойлах, и крестьяне, смотря на небо, крестились и шепотом говорили:
— Помилуй, Боже! Не иначе воробьиная ночь будет!
И такое же томление терзало душу Елизаветы Борисовны. Она сидела на балконе и с тоскою смотрела в сад, вспоминая то недалекое время, когда она смело могла взглянуть на открытые лица и Веры и мужа. Какой-нибудь год времени, и все изменилось: покой и счастье ушли без возврата, и наступили дни позора и ужаса. Только что полученное письмо жгло ей грудь, на которой спрятала она это гнусное послание.
Завтра ей грозят позором. Что же! Чем скорее, тем лучше.
Она закрыла свое побледневшее лицо руками и опустила голову на перила балкона.
На балкон вышел Можаев и остановился, с тревожной нежностью устремив на нее вопрошающий взгляд.
Он видел, что какая-то тайная тоска гложет ее сердце. Гложет с того самого вечера, как он вернулся домой из города. И чего бы он не дал, чтобы узнать ее тайну и вернуть ей покой!..
Не одну в последнее время бессонную ночь провел он за решением этой загадки. Скука? Но разве не в ее власти окружить себя весельем и забавами. Разочарование… Может быть, она полюбила другого? При этой мысли он схватывался за голову, и кровь приливала к его лицу…
Елизавета Борисовна сидела недвижно. Он не выдержал тяжелого ожидания и тихо подошел к ней.
— Лиза! — окликнул он ее, ласково притрагиваясь к ее наклоненной голове.
— Кто?! — вздрогнула она всем телом и, увидев мужа, быстро встала. — Как ты напугал меня, — сказала она тихо, снова садясь, но он успел заметить слезы на ее глазах и внезапный испуг.
— Лиза, — заговорил он серьезно, — Бога ради, скажи мне, что с тобою? Я слишком люблю тебя, чтобы ты могла скрыть от меня свое состояние. Твоя веселость неестественна, твой смех неискренен, ты охладела ко всему и ищешь уединений. Лиза! — он сел подле нее и взял ее холодную руку. — Скажи мне все. Может, тебе наскучила монотонность нашей жизни? Хочешь, возьми Веру и уезжай за границу; прокатись по Волге…
Она отрицательно покачала головою.
— Созовем знакомых, устроим домашний театр, прогулки…
Она с ужасом подняла руку. Он замолчал и печально опустил свою седую голову.
— Милый, добрый, — вдруг сказала она и, подняв его руку, прижалась к ней воспаленными губами, — я тебе все скажу, все!..
Он встрепенулся и тревожно взглянул на нее.
— Только подожди немного. Не сегодня!
Он тихо поцеловал ее в лоб и ушел с балкона.
Она снова осталась одна. На лице ее вдруг отразилась решимость. Она быстро встала и прошла в свою комнату.
Вдали уже громыхало.
Вера одна сидела в. потемневшей гостиной и перебирала клавиши рояля.
Ей было и скучно, и грустно от каких-то смутных предчувствий.
