Весенин сегодня не приехал, и она чувствовала его отсутствие.
Вдруг порывистый ветер пронесся по комнатам и с такой силой хлопнул балконной дверью, что стекла разлетелись и посыпались со звоном. Занавесы поднялись как флаги; в саду зашумели деревья. В комнате сразу стало темно, как ночью.
Страх охватил Веру. Она бросилась в комнату мачехи, но дверь к ней оказалась запертою.
— Мама, — закричала она испуганно, — пусти меня, я боюсь!
— Не могу, Верочка, я занята очень! — послышался в ответ взволнованный голос Елизаветы Борисовны.
Вера вбежала к себе, зарылась с головою в подушку и замерла. Яркая молния озарила комнату, в тот же миг с сухим треском прокатился гром, и снова молния, снова гром, а затем с глухим шумом полился дождь.
Было что-то ужасное в этом шуме. Казалось, он растет, ширится, небо разверзается все шире и шире… и ливень грозит затопить всю землю.
Елизавета Борисовна дописала последнюю страницу, сложила письмо, запечатала в конверт и, подойдя к комоду, выдвинула ящики и стала быстро перебирать лежащие в них вещи. Ручной сак скоро наполнился доверху. Она крепко защелкнула его, набросила на себя резиновый плащ и, оглядев еще раз комнату долгим прощальным взглядом, тихо отворила двери и вышла.
Кругом было пусто.
Она открыла запертую слугою балконную дверь, выскользнула в сад и, обогнув его сзади, через густые заросли крыжовника, дошла до ветхого забора и пролезла через отбитые доски на узкую тропинку широкого луга. Дождь лился сплошною массою, ветер рвал капюшон с ее головы, она спотыкалась и все шла и шла по мокрой траве в легких туфлях, с саком в руке.
Бежать как можно дальше от этих честных людей, бежать и где-нибудь в глуши схоронить свой позор, свое унижение…
XXV
Непогода бушевала. Молнии сверкали, сопровождаемые трескучими раскатами грома; дождь низвергался на смятенную землю сплошным потоком, и ветер пригибал деревья до самой земли.
Старая Ефимья зажгла пасхальную свечу и, трепеща от суеверного ужаса, шептала молитвы перед иконою, отбивая поклоны. Весенин уже загасил лампу и приготовился заснуть, когда в соседней комнате услышал шаги и смятенный шепот.
— Кто там? — окликнул он.
— Федор Матвеевич, за вами с усадьбы! — отозвался из комнаты Елизар. — Степана пригнали. Экстра!
В один миг Весенин был на ногах и дрожащими руками зажигал свечу.
— Что случилось там? Где Степан?
Рослая фигура кучера показалась в дверях и отвесила низкий поклон Весенину.
— Не могу знать, Федор Матвеевич, только Сергей Степанович даже сами прибегли в конюшню и приказали гнать! — ответил он.
— Ты на чем?
— Как есть верхом! — ответил Степан.
— Елизар, подай Мальчика!
Весенин поспешно оделся в кожаную куртку и высокие сапоги. Испуганный непогодою, конь бешено рванулся из ворот и помчался по размытой дороге. Голова Весенина кружилась, сердце замирало от ужасных предчувствий.
Он бросил лошадь посреди двора и бегом вбежал в кабинет Можаева. Увидев его, он затрепетал от страха, так изменился Сергей Степанович. Одежда его была мокра, волосы растрепанны, глаза лихорадочно горели, и он, остановившись посредине кабинета, не сразу узнал Весенина.
— Вера? — с замирающим сердцем спросил Весенин. Можаев отрицательно качнул головою.
— Жена! — ответил он глухо. Весенин сразу успокоился, и мысли его прояснились.
— Больна?
— Вот, прочтите! Скорей только, дорога каждая минута! — он указал на свой стол, а сам тяжело опустился на диван и обхватил голову руками. Весенин поспешно подошел к столу и, взяв исписанный мелким почерком лист бумаги, стал внимательно прочитывать его. И по мере чтения негодование, сожаление, ужас попеременно овладевали его душою.
Это было последнее письмо Елизаветы Борисовны.
С отчаянием самоубийцы она рассказывала про свою измену, про свое преступление, про свое унижение и позор. День за днем она рассказала свою пытку последнего времени, невыносимые муки раскаяния и кончила мольбой о прощении. Она просила простить не ее, а память о ней, потому что она никогда больше и ничем не напомнит мужу о своем существовании…
Слезы застилали глаза Весенина, когда он, положив письмо опять на стол, обернулся к Можаеву.
— Что ты думаешь, — спросил он, — она умерла?
В первый раз он говорил ему «ты», и Весенин сразу понял, как сжились они с ним за все время и как прочна была их нравственная связь.
— Нет, — ответил он твердо, — она иначе бы прощалась тогда. Она бежала!
Можаев быстро встал и подошел к Весенину. На лице его блеснула надежда.
— Я сам так подумал. Я был у нее, там все раскидано. Видно, она брала что-то; нет ее плаща. Зачем плащ? Если бы она…
Весенин кивнул. Можаев взял его за плечи.
— Я люблю тебя и верю тебе, — сказал он порывисто, — помоги же мне! Я люблю ее и не могу допустить мысли, чтобы она вне моего дома искала защиты и спасения. Измена — ошибка! Виноват я, только я, старый дурак, увлекшийся перед смертью! — он взялся за голову, прошел по кабинету и снова подошел к Весенину. — Дорогой мой, — произнес он молящим голосом, — я совсем потерял голову и обессилел. Найди ее, уговори, верни! Она не могла уйти далеко. Смотри, — он указал на окно, — какая ночь! Она нежное, избалованное дитя. Куда уйти ей?..
Весенин нежно взял его за руки.
— Дорогой Сергей Степанович, — проговорил он дрожащим голосом, — прежде всего успокойся, ляг вот тут, а я сейчас подыму людей…
— Тсс! — Можаев судорожно схватил его за руку. — Бога ради, без огласки! Чтобы никто не знал. Слышишь, никто. Даже Вера. Ты да я…
Весенин кивнул головою.
— Только ляг! Дай мне слово лечь, а я не вернусь без нее.
— Милый, спасибо! — Можаев обнял его, и в горле его заклокотали рыдания. — Иди, иди! — толкнул он его к двери…
— Я пришлю тебе человека! — крикнул, выходя, Весенин.
— Иди к барину и уложи его в кабинете, — сказал он испуганному человеку, встретив его в прихожей, — барину худо. Смотри только, шуму не делай и не беспокой барынь.
— Слушаюсь! — оторопело ответил лакей.
Весенин выбежал на двор.
— Степан! — звонко закричал он. — Тройку лошадей и коляску. Скорее!
План быстро созрел в его голове. Все равно метаться по дорогам нет смысла. Она уйти или уехать далеко не может, если не по железной дороге; по железной он нагонит ее в городе, куда поедет сейчас, и там посоветуется с Яковом Петровичем. Возьмет его…
— Не жалей, Степан, гони! — крикнул, впрыгивая в коляску, Весенин. — В город! В два часа!
— Го-го-го! Милые! — загоготал Степан.
Лошади рванулись. Коляска металась по колеям, комья грязи летели под навес коляски, конские
