Блатные и уличные песни

Сладко спит она
И не слышит, как беда крадется.
Приоткрывши дверь,
Он стоял как зверь —
То нахмурится, то улыбнется.
Финский нож в руках.
Слышит он вдруг: «Ах!»
Нарушает тишину ночную.
Вся в крови она,
Бледна, как луна,
И запел он песенку такую:
«Завтра вот опять
Дадут лет двадцать пять
И увезут меня в края чужие.
Там пройдут года,
Вся молодость моя,
Но кого любил — в живых не будет».
Как-то раз в саду
Девушку одну
Завлекал он песнями и лаской
И сказал, шутя:
«Девочка моя,
Девочка с глазами дикой страсти…»

Я ВЕРНУСЬ

Ты не стой, у ворот поджидая,
Не смотри на дорогу с тоской…
Я вернусь, лишь когда подметает
Ветер листья, что дворник метлой.
И пойду по знакомой дорожке,
Где кончается старый наш сад,
И, быть может, в морозном окошке
Я увижу твой ласковый взгляд.
А, быть может, в суровую зиму
Я в окошко к тебе постучусь.
Дверь откроешь — меня не узнаешь.
Я к губам твоим нежно прильну.
Дверь откроешь — меня не узнаешь,
Я спрошу: «Как жила без меня,
Как растила любимого сына,
Как ты мужа с неволи ждала?»
А пока, а пока — до свиданья,
Расти сына, чтобы вырос большой…
Я вернусь, лишь когда подметает
Ветер листья, что дворник метлой.

ПОЛУГОЛАЯ КРАСА

А ты хохочешь, ты всё хохочешь…
Кто-то снял тебя в полный рост.
Хороводишься, с кем захочешь,
За семь тысяч отсюда верст.
А у меня (что у меня здесь?) —
снег да вьюга,
И мороз берет в тиски,
Но мне жарче, чем тебе на юге,
От ревности и от тоски.
Весь простуженный, обмороженный
Я сквозь ватник пронесу
Тело нежное, фото южное,
Полуголую твою красу.
А ты хохочешь, ты все хохочешь…
Кто-то снял тебя в полный рост.
Хорохоришься, с кем захочешь,
За семь тысяч отсюда верст.

КАТОРЖАНЕ

День и ночь над тайгою завывают метели.
Дикий Север суров, безнадежен и лют.
По глубоким снегам конвоиры в шинелях
В неизвестно куда заключенных ведут.
Красноярское небо над голодным этапом…
Молодым арестантам ветры песни поют.
Их ласкают бураны, утешают приклады,
А в далеком пути пить воды не дают.
«Ненаглядная мама, что за дяди в бушлатах