Триптих

пошли, чай. Сначала всего четыре самовара в деревне было - только у богатых. Тогда и часов не было. Помню, девке одной, богачи были страшные, часы купили. Часы-то она носит, а как смотреть, не понимает. А к ней парни подходят нарочно: 'Барышня, который час?' А она поглядит на часы: 'Скоро коровы придут'. А зимой у нас кружева все плели - и парни до пятнадцати лет, и бабы, и ребятишки. У нас дома и игрушек никаких не было. Была только одна кукла Агаша Ломоносая. Мне было года четыре, пришел к нам дядя Алексей, Тятиной сестры муж. Он плотник был хороший. Взял полено: 'Я вам, - говорит, сейчас сделаю куклу'. И вырезал просто хорошо. Так - наперехват - как платье на ней вырезал. Голова... А нос-то деревянный у нее быстро отломился. Вот мы ее и назвали - Агаша Ломоносая. У нас в деревне портниха такая была - Агаша с проваленным носом... В семь лет меня уже кружева плести учили. а ведь лень, неохота. Тятя говорит: 'Пять мысков - вот столько - выплетешь, так копейка тебе на семянки'. Вот и стараешься. Сначала тихо плетешь-то. Выплетешь десяток, это десяток аршин, да никуда он негодный. Только люльку привязывать, чтобы качать... А потом уж плетешь хорошо. Нитки готовые, не покупаем ведь. Мама ездит к Бахвалову, привезет две пачки ниток. А платит он только за работу. Сорок копеек за десяток. Это за узкие, а пошире - эти дороже - рубль десяток. Рубль двадцать - первый сорт. А эти сорок копеек. А узоры разные - 'колодчик', 'речка'... Бахвалов с нитками и бумажки выдает, таких вот больше плетите. Там нарисовано... Он в Филине жил, в деревне, три версты от нас. Мы на него десять годов плели. Мама поедет через две недели - короб кружев повезет. Восемь десятков. А оттуда везет короб ситцу. А булавки в кружевах, как иголки такие. А головочки на них красивые - янтарные, голубые там - всякие. А то еще уточки. Булавка побольше, а на ней аккурат утка сделана - белая, крылышки зеленые или голубые... Эта булавка больше этих. А у меня не было такой уточки-то. А было мне годов уж десять... А через дом у меня товарка жила. А у нее не одна утка в кружевах-то. Я и взяла потихоньку ее, да и домой. Мне уж не забыть. Мне уж восемьдесят четвертый год - не забыть мне эту утку. Домой пришла, так мне не терпится. Беру кружева, сажусь плести. А было воскресенье. А у нас в воскресенье кружева не плели. Мама: 'Ты что это вздумала кружева плести?' - 'Да мне захотелось'. Она подошла, а у меня утка. 'Это где же ты взяла?' - 'Да вот шла от Пановых-то, на дороге нашла'. Это в снегу-то... Она, ничего не говоря, пошла, взяла ветвину березовую, кружева оставляет, загибает мне... И давай лупить. 'Иди, где взяла утку'. Да это-то ладно, что иди. 'Пойди да скажи: 'Я у вас утку украла'. Вот это-то хуже битья. И так пока я шла к Панковым, все сзади шла да меня хлестала. Тетка Анна говорит: 'Ты что же это, кума, эдак?' - 'А вот больше не возьмет. Узнает, как воровать'... У Тяти много книг было - божественные, 'Земная путь Спасителя', 'Потерянный и возвращенный рай'. Вот такой короб все книги. Зимой мужики чуть не каждый день идут: 'Дяденька Николай, почитаешь?' - 'Да почитаю, приходите'. А у нас изба-то большая была, не стулья тогда - лавки. На пол все сядут, ноги протянут кругом. Целая изба. Тятя читает... Его у нас все любили. И старше-то его которые, все зовут 'дяденька Николай'. Вот пойдет он зимой по воду. У нас для скотины колодец под окошком, а на чай да на похлебку брали через дорогу. А девки большие у нас под окошком, всё под окошком у нас притон. Вот Тятя пойдет по воду, а они его и схватят - валить. 'Давайте его в снегу накатаем!' А он - вон какой дядя был - свалишь его. Он как начнет их откидывать, так я те дам, всех переваляет. А Мама у нас никогда и не ревновала. А с Покрова у нас уж беседы, посидинки идут. Ходят поочередно в те дома, где девки есть. Где прошлый год кончили, теперь с тебя начнут, со следующего дома. Каждый вечер беседа. Девки кружева плетут, а парни на беседе кружева не плетут. Если только стельки стегают для валенок. На полу лежат и стельку стегают. А девки на лавках сидят и кружева плетут. Ой, что ты, у нас люто плели кружева. Девки тут свои, а парни приходят и из чужих деревень. Приходят: 'Девки, закрывайте кружева! А то обрежем коклюшки!' Ну, разве дадим обрезать коклюшки. Одну 'заеньку' сыграют - и снова садятся плести. Тут 'кадрель' зовется, а у нас - 'заенька'. А которую девку не берут, не выбирают на 'заеньку', так говорят, весь вечер светила сидела. Ведь раньше девки не плясали, раньше было позор девкам плясать. Парни плясали, девки нет. Только сыграют 'кадрель' и на места. И так идут беседы от Покрова до самого Поста Великого. А в заговенье на Филиппов пост уж парни невест приглядывали, кому жениться надо, девок. С Николы приглядывали. На лошадях парни приедут. А после Святок свадьбы. Как Пасха поздняя, так говорят: 'Межговенье большое, девок много замуж выйдет'. Последнее венчание в воскресенье на масленицу. После обедни сразу. А уж тут не будут венчать. Дома Тятя скажет: 'Мать, нынче заговенье. Не забудь - вон Марфу Шантариху, дедушку Алексия...' - 'Не забуду'. Наварят щей мясных, мяса. Вечером понесем тетке Марфе, дедушке Алексию и бабушке Катерине. Щей мясных снесем. 'Да, милая, нам принесли уже'. - 'Я не знаю, послала Мама. Возьмите, пожалуйста'... А масленица у нас начинается со среды. Чаю попьем, Тятя скажет: 'Ну, я пойду к дяде. (У него дядя в нашей деревне.) Схожу к дяде, чем там пахнет, схожу узнаю'. Ушел. Девять часов - нет. 'Ну, - мама говорит, - батька застрял. Надо пироги творить'. Начинает пироги творить. Тятя является уж в первом часу. 'Мать, пирогов твори'. - 'Да растворила уж'. А утром только обрядился, уж и идут. Дядя Алексей - тетка Анна не ходила, брат с сестрицей Марьей идут к нам, сын и сноха. Садятся за стол. 'А что, ядри голова, - Тятя скажет, - неповадно, мало. Сходите-ка за Евгением'. Дядя Евгений. 'Ну, позови Федора Ермилыча'. Их позовем. Наберется уж стол как положено. Тут все до самого понедельника, все по очереди друг к дружке и ходят. Мы заберемся с Галинкой на полати. Сидят, Тятя нальет им по стакану пива, по рюмке - не пили ведь вино стаканами. Мы не видывали Тятю пьяного. А накануне пятницы - субботу, воскресенье - три дня ездят кататься. Тятя скажет: 'Ну, девки, обихаживайте сани'. Спустит сани. Мы их вымоем, маслом вышаркаем гарным, чтобы светлые были. 'Ну, а сбрую?' И сбрую вычистим. Пуговицы все. В пятницу скажет: 'Нy, поезжайте кататься'. В пятницу в Филино, в субботу в Василево, а в воскресенье в Карповское. Поочередно ездили кататься. А в воскресенье масленицу жгли. У нас посреди деревни пруд - некопаный, озеро. В середку пруда таскают, всего натаскают - лому всякого, корзины старые, доски... вот это накладут. А в середине жердь в лед воткнута, замерзла уже... Доверху накладут. Зажгут все, как и пожар. Ну, в середке пруда, так никакой страсти нет. Это масленицу жгут. Кричат 'Молоко горит! Молоко горит! Молоко горит! Девчонки, молоко горит! До пасхи не будет молока! Теперь молоко будет плохое'. А в понедельник (чистый) на ефимоны. Ой, народу... У нас церковь-то собор большой. И целый собор на ефимоны. Все мужчины. С четырех часов. Ефимоны все четыре дня. А в среду да в пятницу - обедни, их часы у нас называли. 'К часам-то пойдете?' - 'Пойдем'. - 'Пойдемте к часам'. Первая неделя поста школьники исповедуются. Школьники со всех школ - с Василева, с Алексеева церковная наша школа. На второй неделе исповедуются молодухи. Годов тридцати. На третьей неделе - молодежь - девки, ребята. В пятницу исповедь делали вечером. Бывает, в девять часов вечера от исповеди идут домой. Все исповедуются, очередь. Всё по одному человеку исповедуют, не было общей-то исповеди. А отец Протоиерей детушек, школьников, этих по пять человек исповедовал. Придут, бывало: 'Ну, что батюшка спрашивал?' Батюшка спрашивал: репку не воровали ли, горох чужой не ходили ли... А я-то ходила... Ох, службу я любила. Я с семи годов ни одной службы в церкви не пропускала. Тятя с вечера спросит: 'Кто пойдет в церковь к утрене?' - 'Я пойду'. - 'Голован-то я знаю, что пойдет. Тебя не спрашиваю'. Он меня утром до церковного поля всегда провожал. У нас волков было много - стаями ходили. Так я весь пост среду и пятницу выхожу. У нас и вся деревня очень верующие были. В церковь все ходили, и мужики... В праздники, в воскресенье, как река течет. И мужики, и бабы. Справа это был - мужской придел. Александра Невского. Тут все одни мужики стоят, целый придел и возле. А слева - бабий придел. И все целая церковь народу. А перед Пасхой у нас всю избу перемывают. На вербное воскресенье. Потолок, стены, все... Сначала песком натрут, потом водой да мылом. Изба желтая-желтая. А воздух какой! Тут маленькую железную печку вытаскивают, рамы выставляют. И тут Тятя развешивает по стенам картинки. У нас картинок много. Тятя любил картинки покупать. Все больше богородичные, с икон. Помню, Козельская Божия Матерь... Млекопитательница... Скоропослушница... Запечная - он все покупал. Варвары великомученицы тут житие, Георгия Победоносца... Это большие картины у нас были. Исцелителя Пантелеймона... У нас, бывало, придет Евгения-слепушка, принесет картинки. 'Ну, дядя Николай, будешь покупать?' - 'Буду, буду, погоди, вот у меня еще такой нет. Надо вот эту купить'. Евгения эта, старая девица она была. Слепая, ей мачеха глаза выжгла табаком нюхательным. Так она и жила, ее кормили. И по монастырям она ходила, и в Заоникову пустынь, и в Прилуки... Павлов монастырь, Обноры везде она была. И на клиросе пела. Вот она картинки и носила. Тятя, бывало, всю избу на Пасху картинками завесит. И висят они до Троицы. А от Рождества висят до Крещения. У нас и иконы хорошие были. Семистрельная Божия Матерь, Георгий Победоносец, Спаситель, Смоленская... А потом медные, старые. Два креста медные. У нас кивота была сделана. В деревне у всех кивоты были. У нас боженка звали. И в избе, где иконы, у нас табак не курили. Тятя и сам курил, но в избе никому не даст. Укажет на боженку: 'У меня йот, видите?' На Страстной у нас мужики говели. Но до четверга еще все работали. У нас если Тятя в четверг