так мало! Пусть еще строят стены!..
Так я и проснулся с ощущением какого-то удивительного счастья, огромной победы и долго не мог поверить, что ничего этого не было, не хотел верить, что все приснилось; и хоть я знал, что Гога лечит в санатории сломанную руку, мотоцикл «Индиана» стоит тихий, забытый в сером пустынном сумраке гаража, а сейчас апрель и аттракцион не работает, но все равно я не хотел и не мог поверить, что сегодня ночью, сейчас, только что я не ездил по стене. Мне очень надо было знать, что я могу проехать по стене. Потому что в тридцать лет человек должен знать о себе все, а поскольку мы так или иначе не можем узнать о себе все, то надо знать, по крайней мере, готов ли ты проехать по стене.
Звонил телефон пронзительно и долго, а я лежал, не открывая глаз, и ощущение радости и силы оставалось, будто все произошло на самом деле, и я верил, я точно знал, что на самом деле было бы все так же. И в этой дреме, пролегшей узким мостком между сном и явью, я протянул руку и снял трубку, в которой булькал, захлебываясь словами и чувствами, голос Сашки Савельева. Вначале он меня ругал, кажется, за лень и тунеядство, потом сказал четко и раздельно:
— А потерпевший не объявился… — И в голосе его я услышал растерянность и удивление.
Я проснулся окончательно:
— Мысли есть? Излагай…
Сашка говорил, что он уже обзвонил все линейные отделения — заявления о пропаже не поступало, и еще что-то долго и путано объяснял. Говорил он все время как-то бубниво-монотонно, как будто чувствовал за собой какую-то вину. Наконец мне надоело.
— Все, рапорт принят. Распорядись доставить Батона, я через полчаса буду в управлении.
Глотая обжигающий чай, я лихорадочно обдумывал линию разговора с Батоном. Кроме абсолютной уверенности, что чемодан ворованный, я не располагал никакими уличающими Батона фактами. А обвинений, построенных на одной уверенности, не существует. Шестнадцать часов сидит Батон, а потерпевшего нет. Ситуация грозная. Впрочем, один шанс есть…
Когда я вошел в кабинет, Сашка оживленно беседовал с Батоном. Молодец Батон. И не думает сдаваться. Ну что ж, у него, помимо сдачи и чистой победы, есть выигрыш по очкам. Я повесил плащ в шкаф, пригладил волосы и сел к столу. Батон выглядел веселее и оживленнее, чем вчера, но я ощутил в этой приподнятости звенящее напряжение ожидания. Ведь долгие годы Батон изучал юриспруденцию с другой стороны моего стола и хорошо знал, что, если мы сейчас не введем в кабинет хозяина чемодана, значит, потерпевший не объявился, значит, доказать его вину юридически почти невозможно и тогда он еще с нами потягается. Что ж, приступим.
— Скажи, Дедушкин, у тебя есть войлочные домашние тапки?
Это было одно мгновение, практически неуловимое, как солнечный блик на окуляре бинокля неприятеля. Но я его заметил, а может быть, скорее, почувствовал — Батон спружинил и сразу же радостно расслабился, уверенный, что мы вышли на чужой след.
— Тапочки? — переспросил он задумчиво.
— Ага, тапочки, — подтвердил я невозмутимо.
— Войлочные?
— Ну да, войлочные.
— Нет. Искренне сожалею, но у меня нет войлочных тапок…
— Вот и прекрасно, — сказал я довольно. — Я был уверен, что у тебя нет таких тапок. Я вот полночи думал о тебе, о себе и об этих тапках.
— Да-а? — неуверенно протянул Батон. Он не знал, куда я веду, и на всякий случай решил воздержаться от рассуждений. — И что?
— А ничего. Вот у меня их тоже нет. Ты не усматриваешь в этом связи?
Батон пожал плечами:
— Не понимаю…
— Я это к тому говорю, что есть такой диалектический закон единства и борьбы противоположностей. А мы с тобой — противополюсы.
— В процессуальном смысле? — живо осведомился Батон.
— Да. И в человеческом тоже.
— Что?! А-а… Ну да… — усмехнулся Батон. — Но это же не основание брать меня под стражу?
— Ну это ты брось! Твою свободу мы… ограничили… по другой причине. Но мы с тобой… как бы это сказать… особая форма общественных отношений — «полицейские и воры»…
Батон весело рассмеялся:
— Все понял. Хотите сказать, что мы, мол, скованы одной цепью?
— Не совсем так. Но из-за формулировок я с тобой спорить не стану. Я хочу сказать, что, пока я сыщик, у тебя войлочных тапок не будет.
— Но ведь у вас их тоже нет? — напомнил Батон.
— Нет, — кивнул я, — хотя они мне нужны. Ты-то мне и мешаешь иметь тапки.
— Да почему я? — искренне возмутился Батон. — На мне, что ли, свет клином сошелся? Тоже нашли короля преступного мира?
— Когда-то ты мне сказал: «Сопляк»…
— Значит, мстите? — прищурился Батон. — Фэ. Некрасиво, совсем некрасиво…
Я покачал головой:
— Эх, Батон, совсем ты, значит, ничего не понял за эти восемь лет.
— Чего ж тут не понять? Побитое самолюбие, как старая рана — и через двадцать лет саднит.
— Да какое же самолюбие? Это я только тогда на тебя обиделся. За «щенка». Теперь-то я понимаю, что и был настоящим сопливым щенком. А ты и сейчас не хочешь смириться, что хоть и щенок, а тебя, старого волка, я все-таки поймал.
— Ну и что?
— А то, что, пока ты вор, а я сыщик, у нас с тобой тапочек не будет. Тем более что прошло восемь лет и я уже не щенок, а ты-то стал уже совсем пожилым, ну просто дряхлым волком…
— Поживем — увидим, — зло блеснул золотой коронкой Батон. — Возможно, за все это вам еще придется извиняться…
— Нет, — я решительно мотнул головой, — мне перед тобой извиняться не придется. Я докажу, что чемодан ты украл.
— Это без потерпевшего-то? — ехидно улыбнулся Батон.
— Почему же без потерпевшего? Я его найду, это я тебе точно обещаю.
— И что это вы так со мной надрываетесь?
— Потому что у нас с тобой отношения принципиальные. Помнишь, когда я был щенком, я тебе сказал, что воровать нехорошо, а ты посмеялся надо мной? Помнишь?
— Допустим…
— Вот я и сейчас считаю, что воровать нехорошо. Совсем плохо. Просто отвратительно. И все нормальные люди так считают. Но тебе и на меня, и на всех нормальных людей просто наплевать. Поэтому я обязан тебе доказать, что воровать нельзя. Понимаешь — нельзя. И каждый раз, как ты украдешь, буду являться я, ловить тебя и сажать в тюрьму. И это будет до тех пор, пока тебе вся эта жизнь смертельно не надоест и позарез понадобятся войлочные тапки. Вот тогда мы вместе и купим их.
— А не наоборот? — хитро прищурился Батон. — То есть вам смертельно надоест, а не мне? А? И вы — в отставку… А я спокойно куплю тапки…
Мы все засмеялись, и обстановка у нас была непринужденная, легкая, как за обеденным столом в санатории, во всяком случае, вид у нас был именно такой. Я открыл сейф, достал из него несколько папок, железнодорожное расписание и сказал:
— Шутки шутками, но пора найти потерпевшего. Нам поможет твой преступный почерк.
— Пустячок, а приятно, — оживился Батон. — Обычно мой дедушка перед тем, как мне всыпать, вместе со мной проверял, хорошо ли вымокла лоза. При чем здесь мой почерк?
— При том, что ты никогда не хватаешь в вагоне первый попавшийся чемодан. Ты намечаешь себе жертву и «пасешь» ее, дожидаясь нужного момента, ставишь свой «фарт» на точный расчет: по пути следования есть несколько станций, где встречные поезда останавливаются либо одновременно, либо через
