— Это такая игра: делать вид, будто не умеешь летать, — объяснил Ноэль.
— Так здорово, — сказал Жоэль. — Не хочешь с нами поиграть?
Теперь он все понял.
— Так это были вы, тогда, с птицами? — спросил он.
— Да, — ответил Ситроэн. — Знаешь, а мы тебя видели. Но мы старались лететь очень быстро и поэтому не остановились. А потом, знаешь, мы никому не говорили, что умеем летать. Вот научимся летать очень хорошо и тогда сделаем маме сюрприз.
«Сделаем маме сюрприз… А какой сюрприз она готовит вам?! Это меняет дело. Если это так, то она не имеет права. Нужно, чтобы она узнала. Запирать их, когда они… Я должен что-то сделать. Я должен… я не хочу, чтобы… у меня остается один день… один день до лодки на красном ручье…»
— Идите, цыпочки, играйте, — сказал он. — Я должен подняться наверх к вашей матери.
Они поносились немного над волнами, погонялись друг за другом, вернулись к нему, проводили до подъема, помогли преодолеть самые трудные участки пути. Спустя несколько минут он дошел до гребня и решительно зашагал к дому.
XXVIII
— Послушайте, — удивилась Клементина, — я ничего не понимаю. Вчера вы нашли эту идею хорошей, и вот вы являетесь и говорите, что это бессмысленно.
— Я по-прежнему с вами согласен, — сказал Жакмор. — Ваше решение гарантирует им надежную защиту. Но есть еще кое-что, и вы об этом забыли.
— О чем? — спросила она.
— А нужна ли им эта защита?
Она пожала плечами.
— Но это же очевидно. Я умираю от беспокойства, думая о том, что могло бы с ними еще случиться.
— Использование сослагательного наклонения, — заметил Жакмор, — часто является признанием собственной беспомощности — или тщеславия.
— Не пускайтесь в праздные разглагольствования. Хоть раз попытайтесь говорить вразумительно.
— Послушайте, — упорствовал Жакмор, — я вас убедительно прошу этого не делать.
— Но почему же? — спросила она. — Объяснитесь наконец!
— Вы все равно не поймете… — прошептал Жакмор.
Он не посмел выдать их секрет. Пусть у них останется хоть что-то.
— Думаю, у меня больше чем у кого бы то ни было оснований судить, что им нужно.
— Нет, — возразил Жакмор. — У них этих оснований еще больше.
— Это глупо, — отрезала Клементина. — Мои дети постоянно подвергаются опасности, как, впрочем, и все остальные.
— У них есть защита, которой нет у вас, — промолвил Жакмор.
— В конце концов, — заявила она, — вы не любите их так, как люблю я, и не можете чувствовать то, что чувствую я.
Жакмор замолчал.
— Естественно, — произнес он. — Я и не могу их так любить.
— Меня может понять только мать, — сказала Клементина.
— Но птицы умирают в клетке, — заметил Жакмор.
— Живут, и очень даже хорошо, — сказала Клементина. — Как раз это — единственное место, где за ними можно как следует уследить.
— Ладно, — уступил Жакмор. — Я вижу, что здесь уже ничего поделать нельзя. Он встал.
— Я хотел сказать вам «до свидания». Хотя, возможно, я больше никогда вас не увижу.
— Когда они немного привыкнут, — сказала она, — я, может быть, смогу выбираться в деревню. Кстати, ваши возражения кажутся еще менее обоснованными, если учесть то, что вы сами, в общем-то, заточаете себя точно таким же образом.
— Но я не заточаю других, — изрек психиатр.
— Мои дети и я — это одно и то же, — заявила Клементина. — Я их так люблю.
— У вас забавное мировосприятие, — сказал он.
— А я считаю забавным ваше. В моем нет ничего забавного. Мой мир — это они.
— Нет, вы все путаете, — сказал Жакмор. — Вы хотите стать их миром. А это губительно.
Он встал и вышел из комнаты. Клементина посмотрела ему вслед. «Убогий он какой-то, — подумала она. — Наверняка рос без матери».
XXIX
Три желтые луны, по одной на каждого, зависли у окна и начали корчить братцам рожи. Все трое, в ночных рубашках, забились в кровать Ситроэна, откуда было лучше видно. На полу у кровати три прирученных медвежонка водили хоровод, напевая очень тихо, чтобы не разбудить Клементину, колыбельную омаров. Ситроэн, лежа между Ноэлем и Жоэлем, казалось, о чем-то задумался. Он что-то прятал в руках.
— Я ищу слово, — объяснил он братьям. — То, которое начинается с…
Он оборвал себя на полуслове.
— Есть. Я нашел его.
Он поднес сведенные ладошки ко рту и тихо произнес несколько слов. Потом положил на одеяло то, что прятал в ладонях. Маленького белого кузнечика.
Тут же подбежали медвежата, забрались на кровать и уселись вокруг кузнечика.
— Подвиньтесь, — попросил Жоэль, — из-за вас ничего не видно.
Медвежата отодвинулись. Кузнечик поклонился и начал показывать очарованным зрителям акробатические трюки.
Вскоре, правда, кузнечик устал; послав братьям воздушный поцелуй, он очень высоко подпрыгнул и исчез.
Но это никого особенно не огорчило. Ситроэн поднял палец вверх.
— А вот еще! — важно произнес он. — Когда найдем меховых блошек, нужно, чтобы они укусили нас три раза.
— И что тогда? — спросил Ноэль.
— Тогда, — пояснил Ситрэн, — мы сможем стать такими маленькими, как захотим.
— И сможем проходить под дверью?
— Под дверью — запросто, — ответил Ситроэн. — Можно стать такими же маленькими, как блошки.
Заинтересованные медвежата придвинулись.
— А если произнести твои слова наоборот, можно стать большими? — хором спросили они.
— Нет, — ответил Ситроэн. — Но вы и так хороши. Если хотите, я могу сделать так, что у вас вырастут обезьяньи хвосты.
— Ну вот еще! — возмутился медвежонок Жоэля. — Нет уж, спасибо!
Медвежонок Ноэля испуганно попятился. Третий задумался.
— Я подумаю, — пообещал он.
Ноэль зевнул.
— А я хочу спать. Я пошел к себе в кровать, — сказал он.
— Я тоже, — сказал Жоэль.
Через несколько минут они заснули. Один Ситроэн не спал; он рассматривал свои руки и подмигивал. Если подмигнуть по-особому, у него отрастало два лишних пальца. Завтра он покажет это братьям.
XXX
Подмастерью кузнеца шел двенадцатый год. Звали его Андре. Впряженный в кожаную шлею, Андре изо всех сил тянул тележку. В одной упряжке с собакой. Сзади неторопливо шел кузнец с товарищем, чуть подталкивая тележку на крутых подъемах и не забывая каждый раз осыпать мальчика ругательствами.
У Андре болело плечо, но он тянул что было мочи. Ему не терпелось войти в сад у большого дома на
