действие первого варианта пьесы Мазуччо Салернитано от 1476 года разворачивалось не в Вероне, а в Сиене.
Литературное открытие почти отвлекло меня от изрядного разочарования: в маминой шкатулке не оказалось ничего имеющего материальную ценность, и среди бумаг, которые я успела просмотреть, не было ни малейшего намека на припрятанные фамильные сокровища.
Возможно, мне нужно было устыдиться подобных мыслей и с большим уважением отнестись к тому, что я, наконец, держу в руках то, что раньше принадлежало моей матери, но я была слишком сбита с толку, чтобы мыслить рационально. С чего, черт бы побрал, тетка Роуз решила, что мать оставила какую-то огромную ценность, ради которой стоит рискнуть и съездить в опаснейшее, по ее убеждению, место на земле — Италию? И почему мать хранила шкатулку с бумагами в банковском сейфе? Вспомнив о мужчине в спортивном костюме, я почувствовала себя совсем глупо. Конечно, человек шел по своим делам. Просто у меня разыгралось воображение.
Я без энтузиазма принялась пролистывать ранние тексты. Два из них — признание брата Лоренцо и письма Джульетты Джианноцце — представляли собой набор отдельных фраз вроде «клянусь Пресвятой Девой, я действовал по воле Небес» и «весь путь до Сиены в гробу из-за страха перед бандитами Салимбени».
Дневник маэстро Амброджио оказался более связным, но я пожалела, что вообще начала его читать. Кто бы ни был этот маэстро, он страдал словесным недержанием в тяжелой форме и заносил в дневник любой пустяк, случившийся в его жизни, и, как стало ясно, в жизни его друзей тоже, — в 1340 году. Насколько я могла судить, содержание дневника неведомого маэстро не имело отношения ко мне и к остальным бумагам из маминой шкатулки.
Неожиданно мой взгляд наткнулся на имя в середине страницы: Джульетта Толомеи.
Я кинулась к ночнику на тумбочке и перечитала чуть не по слогам. Нет, я не ошиблась: после размышлений о трудностях рисования идеальной розы велеречивый маэстро Амброджио страницу за страницей писал о молодой женщине, носившей такое же имя, как у меня. Совпадение?
Усевшись на кровати, я начала читать дневник с самого начала, периодически сверяясь с тем или иным текстом из шкатулки. Так началось мое путешествие в Сиену 1340 года и протянулась ниточка родства с женщиной, носившей мое имя.
II.I
И вот в таком подобье страшной смерти
Ты ровно сорок два часа пробудешь.
Сиена, год 1340-й от Рождества Христова
О, фортуна показала им свой переменчивый нрав!
Три дня в пути они играли в прятки со смертью, подкрепляя силы лишь твердыми как камень сухарями. Наконец, в самый знойный, душный день лета они приблизились к концу путешествия — на горизонте как по волшебству возникли башни Сиены, — и в эту минуту, к несчастью, покровительство Небес закончилось.
Устало покачиваясь в повозке между шестью верховыми — как и он, монахами, — молодой чернец Лоренцо мысленно уже видел шипящее пиво и освежающее вино, ожидавшие их в конце путешествия, когда дюжина зловещего вида всадников галопом вынеслись из-за виноградника в туче пыли и окружили путников. Заступив дорогу с обеих сторон, они обнажили мечи.
— Приветствую вас, незнакомцы! — зычно крикнул главарь, беззубый, грязный, но в роскошной одежде — несомненно, с плеча какой-нибудь жертвы. — Кто посмел посягнуть на землю Салимбени?
Брат Лоренцо натянул поводья, сдерживая лошадей. Его спутники постарались по возможности встать между повозкой и разбойниками.
— Как видите, — ответил старший из монахов, немного оттянув грубую рясу и показывая ее капитану, — мы лишь смиренные братья из Флоренции, мой благородный друг.
— Ха! — Предводитель шайки, подозрительно прищурившись, разглядывал монахов. Наконец его взгляд остановился на испуганном лице брата Лоренцо. — Какие сокровища везете в телеге?
— Ничего, что покажется вам ценным, — ответил старший, заставив лошадь немного попятиться и загородить повозку от бандита. — Прошу, позвольте нам проехать. Мы всего лишь ничтожные чернецы и не представляем угрозы для вас или ваших благородных родственников.
— Это дорога Салимбени, — чеканя каждое слово, произнес атаман, подчеркнув свои слова движением клинка — знак своим товарищам подъехать ближе. — Хотите проехать — платите пошлину. Для вашей же безопасности стараемся.
— Мы уже заплатили Салимбени пять пошлин.
Негодяй пожал плечами.
— Покровительство стоит недешево.
— Кто станет нападать на горстку монахов, направляющихся в Рим? — упрямо, но спокойно возразил монах.
— Как кто? Презренные собаки Толомеи! — Капитан дважды сплюнул на землю. Бандиты не замедлили последовать его примеру. — Эти воры, насильники и убийцы!
— Тогда, — вставил монах, — нам лучше добраться до Сиены до темноты.
— Сиена недалеко, — кивнул предводитель. — Но ворота нынче закрывают рано из-за опасных беспорядков, учиняемых бешеными собаками Толомеи и возмущающих спокойствие достойных трудолюбивых жителей Сиены и даже — я бы сказал, особенно — знатного и миролюбивого дома Салимбени, где обитает мой благородный хозяин.
Речь атамана была встречена полным согласием и праведным возмущением в адрес Толомеи со стороны его подручных.
— Как вы, несомненно, поняли, — продолжал бандит, — мы, в меру наших скромных сил, охраняем эту и большинство других дорог гордой республики, Сиены то есть, поэтому, мой вам совет как знающего человека и друга ваших друзей — не мешкая, заплатить пошлину, чтобы продолжить путь и въехать в город прежде, чем закроют ворота. Иначе мирные путешественники вроде вас рискуют стать жертвами подлой шайки Толомеи, которые после полуночи выходят на большую дорогу и творят такие беззакония, что мне даже неловко рассказывать вам о них, святой отец.
Когда бандит договорил, наступила глубокая тишина. Брат Лоренцо съежился на своей повозке за спинами товарищей и отпустил поводья; сердце прыгало у него в груди, словно подыскивая место, где спрятаться. На секунду он даже испугался, что сейчас упадет в обморок. Этот день, с его безжалостным палящим солнцем, без малейшего дуновения ветерка, напоминал одно из описаний ада, а вода у них закончилась много часов назад. Если бы брат Лоренцо заведовал общей казной, то заплатил бы бандитам любую сумму, лишь бы их пропустили.
— Ну что ж, — нарушил молчание старший монах, словно отвечая на неслышную мольбу брата Лоренцо. — Сколько вы хотите за ваше покровительство?
Негодяй ухмыльнулся:
— Смотря, что у вас в повозке.
— Это гроб, благородный друг, с телом погибшего от ужасной чумы.
Большинство бандитов попятились при этих словах, но предводителя было не так легко напугать.
— Да ну? — Его улыбка стала еще шире. — Тогда давайте взглянем, что ли.
— Нельзя, — серьезно сказал монах. — Гроб должен остаться запечатанным, такой у нас приказ.
— Приказ? — воскликнул атаман. — С каких пор чернецы исполняют приказы? И с каких пор… — он выдержал паузу, стараясь не фыркнуть от смеха, — …смиренные монахи ездят на липицианских лошадях?
В молчании, наступившем после этих слов, брат Лоренцо почувствовал, как все его мужество ухнуло свинцовым грузилом на самое дно души, угрожая пробить дыру и выпасть наружу.
