— Разочарование? — Мне очень захотелось сгрести его за лацканы, и я сунула руки поглубже в карманы. — Даже не мечтайте, что я этому поверю. Я хочу видеть завещание. — Я посмотрела адвокату прямо в глаза и заметила, что он беспокойно заерзал под моим взглядом. — Явно что-то творится за моей спиной…
— Простоты клиническая неудачница, — констатировала Дженис, упиваясь моим бешенством. — Вот и все, что творится.
— Вот. — Дрожащими руками мистер Гэллахер открыл портфель и подал мне листок. — Это ваш экземпляр завещания. Боюсь, оспорить что-либо будет трудно.
Умберто нашел меня в саду, в беседке, которую когда-то сам для нас построил, когда тетка слегла с воспалением легких. Присев на мокрую скамью, он никак не прокомментировал мое ребяческое бегство, лишь вручил мне безукоризненно отглаженный носовой платок и проследил, чтобы я высморкалась.
— Дело не в деньгах, — с вызовом начала я. — Ты слышал ее насмешки? Слышал, что она сказала? Ей наплевать на тетку, да и всегда было наплевать! Это несправедливо!
— А кто тебе сказал, что жизнь справедлива? — поднял брови Умберто. — Я такого не говорил.
— Но я просто не могу понять… Я сама виновата — поверила, что тетка действительно относится к нам одинаково. У меня же долги… — Я судорожно схватилась за лицо, чтобы не видеть взгляда Умберто. — Ничего не говори!
— Ты закончила?
Я покачала головой.
— Ты даже представить себе не можешь, сколько всего у меня закончилось.
— Вот и хорошо. — Он расстегнул пиджак и вынул сухой, хотя и слегка помятый, коричневый конверт. — Потому что она хотела, чтобы ты получила вот это. Это большая тайна. Об этом не знают ни Гэллахер, ни Дженис. Это только для тебя.
Я сразу заподозрила неладное — не в характере тетки Роуз было оставлять мне что-то по секрету от Дженис. С другой стороны, для меня многое сегодня стало новостью — например исключение из завещания. Очевидно, я плохо изучила тетку моей матери, хотя всю жизнь была уверена в обратном, да и себя до настоящего момента толком не знала. Подумать только, чтобы я сидела в беседке — в день похорон! — и плакала из-за денег! Тетке было уже под шестьдесят, когда она нас удочерила, но она стала нам настоящей матерью. Желать большего — неблагодарность.
Когда я наконец открыла конверт, там оказалось письмо, паспорт и ключ.
— Мой паспорт? — ахнула я. — Но как она… — Я еще раз взглянула на страничку с фотографией. Снимок был мой, и дата рождения тоже, но имя было чужое. — Джульетта?! Джульетта Толомеи?
— Это твое настоящее имя. Джулией ты стала, когда тетка привезла вас из Италии. И Дженис имя тоже поменяли.
Я не поверила своим ушам.
— Почему? И давно ты об этом знаешь?
Умберто потупился.
— Ты письмо почитай.
Я развернула два листа бумаги.
— Это ты писал?
— Под ее диктовку, — печально улыбнулся Умберто. — Она желала, чтобы ты смогла разобрать почерк.
В письме было следующее:
«Моя дорогая Джули!
Я велела Умберто отдать тебе это письмо после похорон, поэтому, полагаю, сейчас я мертва. Я знаю, ты до сих пор дуешься, что я так и не свозила вас в Италию, но поверь, это для вашего же блага. Как я смогла бы простить себе, если бы с вами что-нибудь случилось? Но теперь вы уже выросли, а в Сиене есть кое-что, оставленное тебе матерью. Тебе одной. Не знаю почему, это надо спрашивать у Дианы, царство ей небесное. Она что-то нашла; скорее всего, оно до сих пор там. С ее слов я сделала вывод, что это стоит во много раз больше, чем все мое имущество. Поэтому я решила распорядиться своим состоянием именно так и оставить дом Дженис. Я надеялась, мы сможем всего этого избежать и забыть об Италии, но сейчас мне кажется неправильным так ничего тебе и не рассказать.
Вот что ты должна сделать: с этим ключом иди в банк в палаццо Толомеи в Сиене. Я думаю, это ключ от депозитного ящика. Его нашли в сумке твоей матери, когда она погибла. У нее в Сиене был финансовый консультант по имени Франческо Макони. Найди его и скажи, что ты дочь Дианы Толомеи. Да, чуть не забыла: я поменяла вам имена. По-настоящему ты Джульетта Толомеи. Мне показалось, в Америке уместнее называться Джулией Джейкобе, хотя думаю, что это все равно никто не может выговорить. И куда катится этот мир? Нет, не подумай, я прожила хорошую жизнь — благодаря вам. О, и еще одно: Умберто передаст тебе паспорт на твое настоящее имя. Я не разбираюсь, как делаются такие вещи, но не бери в голову, это его забота.
Я не прощаюсь — мы увидимся в раю, если будет на то воля Божья, но я хочу, чтобы ты получила то, что по праву твое. Только будь там осторожна. Помни, что случилось с твоей матерью. Италия — то еще местечко. Там родилась твоя прабабка, но на историческую родину ее клещами было не затащить. Никому не говори, что я тебе открыла, и старайся почаще улыбаться — у тебя такая прелестная улыбка!
С сердечной любовью, и да благословит тебя Бог.
Твоя тетя».
Не сразу я пришла в себя после письма. Читая строки, я будто слышала голос диктующей его тетки Роуз, безалаберной и в жизни, и в смерти. Я вконец промочила платок Умберто, и он отказался взять его назад, предложив мне забрать платок с собой в Италию, чтобы я вспомнила о нем, когда найду мое большое сокровище.
— Да брось ты! — Я высморкалась в последний раз, успокаиваясь. — Мы оба отлично знаем, что никакого сокровища нет.
Он взял ключ двумя пальцами.
— Разве тебе не интересно? Роуз была убеждена, что твоя мама нашла вещь огромной ценности.
— Почему же она мне раньше не сказала? Почему тянула, пока не… — Я всплеснула руками: — Это нелогично!
Глаза Умберто сузились.
— Она хотела, но ты постоянно была в разъездах.
Я потерла лицо ладонями, чтобы избежать его обвиняющего взгляда.
— Даже если она права, я не могу вернуться в Италию. Меня сразу посадят. Помнишь, что они мне сказали?
К слову, они — итальянская полиция — сказали мне намного больше, чем я решилась передать Умберто, но суть он ухватил. Он знал, что меня арестовали в Риме за участие в антивоенной демонстрации, продержали ночь в местной тюрьме, а на рассвете вышвырнули из страны, закрыв въезд в Италию. И еще Умберто знал, что в этом нет моей большой вины. Мне было восемнадцать, и я во что бы то ни стало хотела съездить в Италию и увидеть город, где я родилась.
Однажды, стоя у доски объявлений в колледже, увешанной кричаще-яркими приглашениями принять участие в образовательном туре или записаться на дорогущие языковые курсы во Флоренции, я наткнулась на маленький постер, осуждающий войну в Ираке и страны, принимающие в ней участие. Одной из этих стран, как я с восторгом узнала, была Италия. Внизу страницы приводился список дат и городов; все заинтересованные лица приглашались принять участие. За неделю в Риме, включая дорогу, просили всего четыреста долларов, то есть ровно столько, сколько было у меня на счете. Мне как-то не пришло в голову, что дешевизна объясняется тем, что мы наверняка не проведем в Италии всю неделю и что расходы на обратные билеты и жилье-питание возьмет на себя итальянская полиция, то бишь итальянские налогоплательщики.
Слабо понимая истинную цель поездки, я несколько раз возвращалась к объявлению, а потом все- таки записалась. Ночью, ворочаясь в кровати, я чувствовала, что поступаю неправильно, и мне следует как можно быстрее отказаться. Но когда утром я поделилась своими опасениями с Дженис, она лишь плечами пожала, съязвив: «Здесь лежит Юлия, мало вкусившая от жизни, но однажды почти съездившая в
