– Эти там… – бормочет Отто около открытого киоска, рядом с ним Мина и старая мать Хейни, – эти там, ничего не поняли в этот год, ничего не поймут и в новом году.
Еврейская мясная лавка заперта. Висящие на витрине колбасы прикрыли тяжелые жалюзи. Саулу, спящему в одной комнате с трясущимся дедом, снятся сны. В кухне сидят Зейлиг, Розалия и Филипп. Звуки заполняют пространство узкого квадрата двора, и тьма проникает внутрь дома.
– Двенадцатый час, – говорит Филипп, – последний час года.
– Что будет? – спрашивает Розалия. – Филипп, что будет?
– Если бы я знал, Розалия, но доброго нечего ожидать, – говорит Филипп и видит перед собой красивую голову Эдит, подмигивающей ему в большой столовой, среди своей собравшейся на семейный праздник родни, – может быть, все же, Розалия, новый год будет лучше прошедшего…
Белла сейчас в маленьком городке. Она в окружении своих воспитанников в клубе Движения, находящемся в низком подвальном помещении ветхого дома, рядом с синагогой, которая внутри отремонтирована, но снаружи кирпичи стен черны от осеннего пожара. Колокола в городке звонят. Коротко подстриженная голова Беллы прижата к стеклу окна. «Прошел год страданий, но буря утихла. Любовь ушла в пустоту. Ни одной слезы во мне нет, чтобы оплакать ее. Дальний мой друг, может, тебе улыбнется новый год более чем прошедший…»
Над Липовой Аллеей – Унтер ден Линден – стоит у открытого окна своей квартиры доктор Блум и смеется над толпой, толкущейся на тротуарах: «Прошел год, год счастья, в следующем году в Иерусалиме! Конец праху и старости. Придет жизнь, свежая и молодая, и маленькая дочь придет в мой новый дом». Доктор машет рукой Виктории над Бранденбургскими воротами, управляющей зеленой колесницей и зелеными конями в пространство праздника Рождества.
Доктор Гейзе, который уже устал от хождения по ликующему городу, остановился у старого дуба, рядом со школой, и трогает его ствол: «Дорогой и старый друг мой, прошел год. Кто знает, что произойдет под твоей сенью в новом году? Последние двенадцать лет ты простирал свою тень на детей свободных. Нет ограды, есть только свобода расти и расширять крону. Но ты сильно постарел, дорогой мой. Уже не стремишься расцветать в условиях свободы. Желаешь железной решетки и колючей проволоки вокруг своего ствола, старый мой друг».
Река Шпрее катит свои мутные воды через огромный город Берлин, немая свидетельница радости и скорби людской, крохотных человечности и больших событий всей страны.
В доме Эрвина и Герды друзья празднуют новый год. Услышав колокольный звон, Герда раскрывает окна.
Возносятся в комнате звуки Бетховена с пластинки, которую Герда поставила на патефон.
«Все люди – братья…», провозглашает пластинка, как будто ничего не случилось.
Рука Эрвина все еще забинтована. Он смотрит на Герду и своих друзей с жалостью. «Все люди – братья, а в моей стране гуляет ужас».
Звуки праздника врываются на кладбище, рассыпаясь над могилой Хейни сына Огня, над увядшими цветами, над пожелтевшими венками, шелковыми лентами, покрытыми грязью и размытыми надписями. И между ветвей зеленых сосен ухают и завывают ночные птицы.
В доме на площади Артур Леви остался в одиночестве. «Опять пролетел год – и что впереди?» В доме темно. Все жильцы дома поторопились на праздник Рождества. Дед оставил важных членов семьи на попечение Гейнца в одном из танцевальных залов на Унтер ден Линден, а сам пошел с кудрявыми девицами в кабаре, к их знакомым музыкантам, ударнику и пианисту. «Проходят годы, как быстро проходят годы, – покручивает дед усы, и выпрямляет спину от минутной печали, – много лет еще передо мной, и сила моя – со мной» – и подносит цветок из лацкана светлоглазой девице, случайно оказавшейся рядом с ним.
Недалеко от кабаре, на маленькой веранде большого кафе на Унтер ден Линден, Эдит и Эмиль Рифке прислушиваются к звону колоколов. «Новый год принесет мне счастье, это будет год моей свадьбы». Эмилю приятно пить вино рядом с красивой женщиной. Он проводит руками по кисти Эдит и натыкается на золотой браслет.
– Какая красота! – он энергично взмахивает своей большой рукой.
В танцевальном зале, рядом с князьями текстиля, сидит Гейнц. «Год кризиса прошел, – думает он под громкий звон колоколов, – боюсь, что и в новом году я останусь черным вороном. Но буду стоять на страже моего дома!»
Из окна дома смотрит господин Леви на заснеженный сад. За деревьями – площадь, околдованная дремотой. Плакучие ивы опустили ветви в озеро. Где-то там, в размытой отдаленности, в разрывах жалюзи закрытых аристократических домов, возникают лица, выглядывающие наружу: словно бы пришло время проснуться. Площадь ожидает поцелуя возрождающегося дня. Черные вороны сложили крылья в ночи. Бумба и Иоанна спят без задних ног в хорошо защищенном доме. В комнате Гейнца спит дядя Альфред. Лишь он не считает костюмы, меняющиеся по моде.
Замолкли колокола. В ликовании трактиров, в музыке роскошных танцевальных залов – глотки хрипнут от криков радости, рассыпающиеся вспышки фейерверка разбрасывают свои звезды над переулками и проспектами, разноцветные огни во всех своих оттенках буйствуют в пространстве вместе с хлопками выстрелов. Цветные ленты вьются от головы к голове. Незнакомые люди бросаются на шею друг другу. Звуки оркестра отдаются эхом в стенах домов, рюмки опрокидываются в глотки.
– С Новым годом!
– Да здравствует Новый год!
Время переступило еще один свой порог.
