Движение. Тень. Резкая и угловатая, искаженная ненормальным светом. Богдан вжимает голову в плечи — его глаза хищно сверкают, а ноздри раздуваются, вдыхая незнакомые запахи. Сейчас он настоящий Убийца, хотя из нас троих оружие есть только у меня.
Тихо — мы с Килимом нервно оглядываемся, а Богдан вслушивается, внюхивается… Крадется в лишь ему одному понятном направлении. Отталкивается, прыгает между камней, или что это наворочено вокруг да около. Зверь — так похож в движении на ищеек, что мчались на меня в Уральском ущелье. Мелькают его плечи, затухает мягкий шелест его подошв, Богдан теряется из вида.
— И что теперь? — спрашивает у меня Венедис-Килим.
— Пойдем, — отвечаю я.
Все вокруг — трехмерный лабиринт, но я почему-то считаю, что мы не сможем здесь заблудиться. Если уж мое сознание вывело именно в эту точку.
— Сюда, — скрипит Убийца непонятно откуда.
Но найти его нам удается почти через час — где-то вверху и левее от нашего начального положения. Забравшись на очередное препятствие, я вижу Богдана — он стоит, и голова его склонена, словно он рассматривает что-то у своих ног. Неподвижно. Я подаю руку, мы карабкаемся вместе с Венедис-Килимом и оказываемся на небольшой площадке, зажатой с трех сторон стенами. И видим то, что видит Убийца, хотя, не исключено, каждый из нас это видит по-своему. Я вижу.
Ребенка.
Почти такого, как раньше, — тощего, грязного, уродливого. Могу рассмотреть ближе — то, чего не замечал раньше, отвратительно. На локтях, коленях, иногда произвольно на коже — ячеистая корка. Короста или ошметки хитина. На лице — несколько толстых, каких не должно, не может быть, длинных волосьев-антенн. Отчасти насекомое — ребенок, затерявшийся, впитавший в себя атмосферу мертвого Улья?
Он напуган, он вжимается в камень спиной и стискивает в пальцах с кривыми черными ногтями обгоревшую доску и потрескавшееся корневище.
— Ч… то это? — выдыхает Венедис-Килим.
Убийца молчит.
Я тоже не знаю.
— Что это?!
Ты говорила — карты, княгиня?
Он так не похож на восседающего на небесах маленького бога с луком и стрелами. Камадеву, Эрота, Путто — маленького бога любви. Бога-ребенка, забытого где-то богами, бросающими наш мир. Забытого и нашедшего себя здесь — в мертвом, пустом и одиноком, но изолированном от безумных людей Улье.
— Почему, почему он остался?! — кричит Венедис-Килим.
Маленький бог любви — капризный и безжалостный, как все дети. Сжимает в заскорузлых ладонях дракона и птицу, хочет — дракон и птица дерутся, хочет — сливаются в танце. Обиженный, никому не нужный полоумный бог любви. Он чаще плачет, чем смеется, и дракон с птицей редко танцуют.
— Убей его… — стонут утомленные Уроборос и Феникс.
Они ведь не могут уйти с богами, они же не боги, они — Силы. Вечные, изначальные и неотъемлемые. Драконы. Они — это мы. В единстве и противоположности.
— Убей!!! — кричит Венедис-Килим.
Ребенок косоглазо смотрит сквозь нас и щербато то ли оскаливается, то ли улыбается и колотит обгорелой доской и потрескавшимся корневищем по тому, что здесь заменяет землю.
— Убей!!! — Венедис-Килим трясет за рукав Убийцу. — Его!!! Ты Можешь!!!
Богдан не шелохнется. Он убивал людей, богов и драконов, он пришел убивать Звезду. Разве он может убить ребенка?
— Убей!!! — Венедис-Килим обращается теперь ко мне. — У тебя!!! В сумке!!! То!!! Что убивает богов!!! Я — видела, ты забрал!!!
Лицо вогула искажено страхом, ненавистью и решительностью. В этом лице нет человеческих черт.
— Убей-убей-убей, — взывают Говорливые Камни моей измученной Земли.
Ребенок дубасит Фениксом Уробороса в такт этим крикам.
Моя рука тянется к мешку: хрустальные пули гнева — зарекомендовавшее себя средство от богов. То, что лежит в котомке у Дурака.
Позвольте…
Но моя карта — «Колесо Фортуны». Я — не Убийца Драконов. А карта Килима — «Выбор». Не Смерть!
— Килим! — шепчу я, и мой шепот громче крика, странная акустика в этом месте. — Килим, скажи ты!
Венедис-Килим умолкает. Она не вправе отвечать за вогула. Ничего не меняется. Килим молчит. Напряженно думает.
— Звезда, — неуверенно говорит охотник из таежной глуши, — высоко падать.
Ну, спасибо тебе, Голос, вразумил.
— Убей, быстрее, — просит Венедис, просят дракон и птица, просит планета.
Карта «Выбор» не врет — мужчина и женщина в одном образе и ребенок-божество, грозящее стрелами с неба.
«Высоко падать», — сказал Килим. «Убей», — сказала Венедис-Смерть.
Высоко падать, трудно приземляться. Я тревожился — как безопасно отключить машину Дрея. Что будет, если уничтожить заигравшегося бога, который препятствует нормальному существованию целой планеты. Взорвать плотину?
Реальность смоет потоком. Не об этом ли предупреждали дети Эола, ищейки Гоньбы?
Я смотрю по сторонам — вверх, вниз, всюду. От чего вы бежали, несчастные Драконы, в этом звездном ковчеге? Все, все в мире связано. От Зеленого Неба на вашей родине? Так бежали от него там, что опередили здесь на восемь веков? Не следует путать причину и следствие, даже если они сменились во времени.
Не следует путать Смерть и Уничтожение. Искать Добро или Зло в поступках.
— Убей, — умоляют меня все, кроме Убийцы.
Богдан молчит, и слезы текут по его лицу. Кажется, я знаю, с какими бесами общается он сейчас. Для него Ребенок — это то, что он, Убийца, сотворил с этим миром.
— Убейте, сделайте это хоть кто-нибудь! — орет Венедис-Килим.
— Иди в жопу, — отвечает Убийца.
Он растерян, он не знает, что делать. А я знаю.
Глупая девочка. Дерзкая, отчаянная, прекрасная моя девочка. Ты ошиблась. Трижды.
Убийца Богдан — это Машина. Раз.
— Богдан, — прошу я, — то, что тебе дорого, отдай. Пожалуйста.
Он переводит взгляд с Ребенка на меня.
— Самое, самое дорогое, — вкрадчиво намекаю я.
И он понимает! Улыбается. Лезет за пазуху. Садится на корточки перед Ребенком. Достает шкатулку. Ставит на землю. Поднимает крышку.
Тин-тин-тили-тили-дин.
Ребенок склоняет голову набок.
Тин-тили-тили-дин.
Ребенок откладывает в сторону обугленную доску. Тянется к шкатулке. Рука Богдана рефлекторно дергается — забрать, но он сдерживается. Опять погружает ладонь в карман. Рядом со шкатулкой покачивается неваляшка.
Тилин-тилин.
И расплывается в выцветшей улыбке. Ребенок тоже улыбается, по-настоящему, не вызывая сомнения — радость это или предупреждающий оскал. И бросает потрескавшийся корень.
Убийца показывает Ребенку открытые ладони — это все твое. Я вспоминаю свои фокусы — настало
