глотков можно выпить сразу? Только один. И после еды — два. Остальное должно быть во фляжке. Это на дорогу, вплоть до позднего вечера, когда придем на следующий пункт водного довольствия.
Старшина приказывает отправляться на кухню за обедом. Но есть не хочется, нет. И чтобы не растерять остаток сил, идем к пышущей жаром кухне, около которой толкутся одуревшие от жары повара.
Наскоро хлебаем борщ из сушеных овощей, съедаем гороховое пюре с салом, разуваемся и валимся на горячую, усыпанную крохотными острыми камешками землю. Еще раз оглядываю своих подчиненных, убеждаюсь, что ни один из них тайком не прикладывается к фляжке, накрываю лицо пилоткой и подставляю всего себя солнцу. На, пали! Все равно от тебя негде укрыться.
В три часа пополудни — подъем. Мы обязаны отшагать свои тридцать пять километров в сутки, десятую часть всего маршрута. Очередной пункт водоснабжения ровно на той отметке.
Идем с короткими привалами часов пять. На каждом — два глотка воды, десятиминутный отдых и — вперед.
С нетерпением ждем ночного привала: тогда можно выпить всю воду, что осталась во фляжке. Но в эту пору на мои плечи, как временно замещающего командира взвода, ложится новая забота — сторожевые посты. Я должен менять часовых через каждый час, ровно по сивковским танковым, которые он выменял на что-то еще там, под Кенигсбергом.
Сегодня вторым на пост должен был заступить Топчий, но его в отделении нет.
Бужу Алексея.
— Не знаешь, где Топчий?
— Так ведь ты его командир...
— Тоже мне остряк. Вставай, пошли искать. Может, заблудился.
— Где ему заблудиться, — бурчит Алексей, — когда шагу не шагнешь, чтобы не наступить на кого- либо.
Алексей прав. Где тут блудить, не лес кругом. Неужели Топчий умышленно затесался в другую роту, чтобы не нашли его? Нет, не похоже на Топчего.
Идем искать вдвоем, поставив на пост Куклева. В едва приметной ложбинке замечаем группу людей с электрическими фонариками в руках. Подходим ближе, останавливаемся вблизи свежевырытой ямы. В ней кто-то есть. Из ямы вылетают комья земли, слышится надсадное дыхание уставшего человека.
— Что тут делают? — спрашиваю старшину-сапера с фонариком в руке.
— Воду ищут, — нехотя отвечает тот.
Подхожу к краю ямы и вижу Топчего. При свете карманных фонарей он углубляет яму, начатую, очевидно, кем-то другим. Голый по пояс, он с силой вонзает лопату во влажную глину, нажимает на нее ногой и выбрасывает грунт наверх. Его сильное, словно сотканное из одних мускулов тело при неярком свете фонарей кажется бронзовым, фарфоровыми полосками сверкают на потном лице зубы.
— Напрасно стараешься, парень, — говорит старый солдат-сапер. — Нету тут воды. Мы ее насосом вот такусенькой струйкой из самой преисподней достаем. До утра всем по фляжке накачаем.
— Та як же так нэма воды, дядько? Ось, дывиться, — Топчий бросает лопату, протягивает саперу пригоршню влажной глины. Руки Топчего дрожат, по лицу струится пот, в коротко остриженных волосах застряли комочки глины.
Сапер не соглашается. Топчего сменяет кто-то еще из охотников, яма становится все глубже, а воды все нет. Убедившись в бесплодности своей попытки, Топчий поднимает с земли гимнастерку, ремень.
— Топчий, ты почему здесь?
Услышав мой голос, солдат вздрагивает, подходит к нам.
— Ты почему ушел без разрешения?
— Та воды ж хотел трошки... Не соби, а всем. — Он тяжело вздыхает раз, другой и вдруг опускается на землю. Ноги уже не держат это сильное, красивое тело. — Товарищ сержант, дайте глоток воды, а потом робыть зо мною, що знаете...
В район трех колодцев, невдалеке от реки Керулен, мы приходим на одиннадцатые сутки. Приходим все. Даже молодые солдаты оказались людьми с завидной волей, жилистыми, как сказал про них Куклев.
На месте нас ожидало многое: баня на открытом воздухе, у котлов с горячей водой, обилие воды, обед и сон, не ограниченный по времени.
Но такая жизнь продолжается недолго. Через два дня мы приступаем к регулярным занятиям боевой подготовкой, сколачиваем отделения, взводы, роты. Атакуем, стреляем, ведем штыковой бой с «противником».
Такое рьяное отношение вновь назначенного начальства к боевой учебе нам не особенно нравится. Ведь многие у нас уже закончили «академию» войны. Но комбат из старых дальневосточников неумолим.
— Сколько же солдату учиться? — как-то спросил я его на занятии.
— Сколько он служит, столько ему и учиться, понял, сержант?
— Понял. Но у меня в отделении Куклев, например, всю эту науку на зубок знает.
— Тогда пусть учит тех, кто ее не знает на «зубок».
А вечером состоялось партийное собрание батальона, где нам, сторонникам того, что уже все знаем и умеем, дали основательный бой и заставили отступить с «занимаемых позиций».
Начались дожди. Вот ведь оказия какая: нет, чтобы этим хлябям небесным разверзнуться над нами, когда мы шли сюда, в район трех колодцев! Тогда бы мы благодарили небо за эту благодать, а теперь, как под Голдапом, мокнем в воде и с надеждой глядим в небо.
В первых числах августа в полк приехал командир дивизии вручать награды отличившимся в последних боях под Кенигсбергом. Ночью именинники, в числе которых были Сивков, Куклев и я, «гладили» брюки, положив под себя так, чтобы сделать какое-то подобие стрелочки на них; утром чистили пуговицы и брились.
Выстроен весь полк. На правом фланге машет алым крылом полковое Знамя. Сверкают на солнце ордена и медали. И солдаты, и офицеры — все в выстиранном, выгоревшем на солнце обмундировании, в начищенных сапогах и ботинках.
Играет оркестр, к середине строя подходит генерал.
— Здравствуйте, товарищи славные пехотинцы-ы!
— Здра... жла... варищ... рал!
Генерал говорит, что ему выпала большая честь вручить нам высокие правительственные награды и он уверен, что в предстоящих боях с японскими самураями мы вновь покажем образцы верности воинскому долгу, мужества, героизма.
Награжденных оказалось около ста человек. Когда начальник штаба полка называет мою фамилию, набрав в легкие воздух, громко отвечаю: «Я», строевым шагом «рублю» к генералу.
— Товарищ генерал, сержант Кочерин...
Второй раз в жизни пожимаю руку генералу и опять принародно, во время торжества. Судорожно сжимаю в потной ладони коробочку с орденом, делаю поворот кругом и возвращаюсь в строй.
Утром 8 августа наш батальон, назначенный в передовой отряд стрелкового корпуса, первым покидает расположение полка, уже выдвинутого к границе Монголии. На правый берег реки Халхин-Гол мы переезжаем где-то в районе Хамар-Дабы по новому деревянному мосту, построенному здесь уже после боев 1939 года. Внизу, разбиваясь о быки, проносятся зеленовато-голубые волны.
— Большая река, — говорит шофер нашего «форда» Бакланов, осторожно ведя тяжелую машину по доскам продольного настила. — Вот бы искупаться, а?
Да, не дурно бы, но сейчас не до этого. По давней фронтовой привычке, въезжая на мост, поглядываем на небо. Любили белобрюхие «юнкерсы» прижимать нас на переправах, камнем пикировать на людей и машины, бомбить, обстреливать из пушек и пулеметов.
