образуя фантастические чарующие узоры; затрепетал, наподобие бабочки красный огонь маяка у входа в бухту».
Лазарю Осиповичу Кармену повезло. Он умер в возрасте 44-х лет не без активной помощи белогвардейцев в 1920 году, оставив после себя большое творческое наследие, как и положено настоящему одесскому писателю той эпохи. В отличие от Рабиновича и Юшкевича, фамилия «Кармен» в Одессе не забыта. Одна из улиц Города была названа в честь Романа Лазаревича Кармена, самого известного советского кинодокументалиста.
С ПОНТОМ ПОД ЗОНТОМ, А САМ ПОД ДОЖДЕМ
После того, как в Москве обосновались десятки одесских писателей, по всему Советскому Союзу с большим успехом шла пьеса об Одессе, густо насыщенная диковинными для российского уха словечками, которые постоянно изрекали налетчики и прочие экзотические за пределами Города персонажи. Критика писала, что именно благодаря этой пьесе «роскошный одесский говор впервые разошелся по всей России». Если полагаете, речь шла о бабелевском «Закате», то глубоко ошибаетесь. Вы не сильно удивитесь, когда к сказанному добавлю: Одесса в конце двадцатых годов прохладно встретила творчество Бабеля за Молдаванку?
Так что на самом деле «роскошный одесский говор впервые разошелся по всей России» благодаря славинской пьесе «Интервенция». Учитель И. Бабеля М.Горький отмечал, что драматург из хорошего писателя Бабеля — весьма посредственный, а потому «Закат» (о «Марии» и речи нет), мягко говоря, не вызвал еле заметного ажиотажа во времена отсутствия телеприемников. Так что в тридцатые годы Лев Славин не напрасно считался у театралов более популярным автором, чем Исаак Бабель. В 1968 году режиссер Полока экранизировал «Интервенцию», но картина мгновенно угодила на пресловутую полку. Не последней причиной запрета фильма стало такое обстоятельство: высокое руководство принимало звучавший в нем одесский язык исключительно в качестве блатного жаргона.
Несмотря на кажущуюся внешне идеологически правильную агитку, в пьесе было слишком много похожей только на саму себя Одессы. Со всеми ее впоследствии запрещенными в печати «ментами», а также «не крутите мне пуговицу», «география-шмеография», «это что-то особенного», «вы просите песен — их есть у меня» и даже старинной песенкой «Губернский город рассылает телеграммы», авторство которой приписывали Высоцкому.
В 1930 году увидела свет повесть Славина «Наследник», насыщенная одессизмами типа «ша» или «моча ударила в голову». Впоследствии Славин не без использования одесских словечек напишет повесть «Мои земляки», по которой был снят кинофильм «Два бойца». Этот фильм, причем далеко не один раз, видел практически каждый житель СССР, за исключением разве что слепых. Благодаря нему «роскошный одесский говор», со всеми этими «шё» и «жябами», снова разошелся по стране. А выражение «Или она нас встретит мордой об стол?» послужило созданию легендарного «фэйсом об тэйбл».
Даже короткий рассказ Славина «Преддверие истины» с первых страниц выдавал одесское происхождение автора: «жлёкают», «бонвиван», «мушль-кабак», «босяцкие песни», «Что ваша мамочка будет иметь перед глазами здесь? Чахоточный садик и пискатых детей?». Как бы между прочим, словосочетание «мушль-кабак» переводится на русский язык как «ерунда», а употребленное Славиным слово «дутик» обрело совершенно иное значение, когда на наш толчок четверть века назад попали первые куртки-пуховики. В отличие от русского языка, слово «толчок» в одесском языке не имеет никакого отношения к клозету, а означает «вещевой стихийный рынок». В те времена это был единственный подобный рынок на всей территории СССР. Именно тогда на свет появилась демонстрирующаяся по сию пору кинокомедия «Дамы приглашают кавалеров», созданная по мотивам рассказа Славина «Кафе «Канава».
Не следует полагать, что Лев Славин постоянно использовал пресловутую одесскую экзотику. На великолепном русском литературном языке он написал роман «Арденнские страсти», который тут же превзошел по популярности даже весьма обильно читаемого во времена моей юности Ремарка. Господа профессиональные литературоведы, задайтесь на первый взгляд глупым вопросом: сумел ли бы гениальный Бабель, проживи он хоть двести лет, создать роман такого уровня? Пусть даже вам больше по душе легенда о кровожадных чекистах, уничтоживших незавершенный роман невинной жертвы сталинских репрессий Бабеля, всю жизнь проявлявшего стойкую аллергию к созданию многостраничных произведении.
В повести «Алмазный мой венец» Катаев именует Славина наследником. Он так и остался весьма скромным наследником истинно одесской литературной школы, ибо громкая слава Льва Славина тех лет, когда он еще не был объявлен космополитом, а «Интервенция» — антисоветским произведением, досталась Крошке Цахесу Бабелю.
Не так давно писателю Льву Исаевичу Славину очень повезло. На одесском доме, где он когда-то жил, установили мемориальную доску.
ИЛЬФ БЕЗ ПЕТРОВА
Ой, что вы знаете? В начале 21 века выяснилось, что Ильф написал жменю рассказов совсем без Петрова. В тот самый год, когда Исаак Бабель опубликовал окончательный вариант своего легендарного «Короля», Илья Ильф тоже не сидел, сложа руки. Он выдал цикл воистину одесских рассказов, среди которых и «Галифе Фени-Локш». Коротенький рассказ, на страничку. Но в нем больше одессизмов, чем во всем творчестве тонкого ценителя и знатока одесского языка Крошки Цахеса Бабеля.
За употребление этих же слов тогда еще неизвестными ни мне, ни местечковым критикам ильфов- карменов-жаботинских во всей их лингвистической красе, я и слышал в свой адрес, цитирую, «тявканье шавочек с седыми височками из окололитературной подворотни». Потому, почти двадцать лет спустя, перевожу стрелки на Ильфа, цитируя упомянутый рассказ: «локш, бугаи, жлобы, компот из хрена, подыхают (не в значении умирают), псих с молочной мордой, простой блат, застенчивая дуля…». Полагаю, что и этого достаточно, ибо в противном случае придется перепечатать весь рассказ Ильфа, пусть он сто раз крохотный. Имею себе представить, как переведут даже сегодня не то, что на японский, а на русский язык рассказ тоже классика, написанный почти сто лет назад. Да, мадам Фенька-Локш, которая несется по улице «всеми четырьмя ногами», это вам не «Беня знает за облаву». Пусть даже «бугай» в оные времена означал в русском языке «цапля», но «застенчивая дуля» — это что-то и в нынешние дни. Типа «стеснительный член не Академии наук», если не сказать больше. И наши местечковые критики, познакомившись пару лет назад с совершенно неизвестным им ранее творчеством Ильфа, отчего-то молчат по этому поводу, словно набрали в рот им чего-то давно привычного.
Ильфу таки сильно повезло, потому что он писал в компании с Петровым. Их именами еще в советские времена назвали улицу на окраине Города.
МОЖЕТЕ ЖАЛОВАТЬСЯ В ЦЕНТРАЛЬНУЮ ПРАЧЕЧНУЮ
Фигура «одного из учеников и продолжателей Бабеля» Валентина Катаева была отлита в бронзе советской классики задолго до его кончины. Хотя Катаев написал об Одессе в сто раз больше своего учителя Крошки, Валентина Петровича никто не именует самым одесским из всех одесских писателей. Да и когда речь заходит об одесском языке, имя Катаева остается за рамками темы. Хотя именно этот прозаик, продолжая истинные традиции одесской литературы, создал целую энциклопедию реальной жизни Одессы времен мифологического, а вовсе не мифологизированного Бени Крика.
Откровенно говоря, из всех классиков мировой литературы мне более других близок Бунин. Потому что мы с ним работали в одном доме, куда не раз заглядывал Катаев. Бунин на бельэтаже писал свои «Окаянные дни», которые по собственному признанию «воровски прятал в щели карниза» дома, на втором этаже которого я писал свои опусы шестьдесят лет спустя. Прямо под мансардой, где в свое время творил друг Бунина художник и журналист П. Нилус, которого иностранная пресса именовала «русским Сезанном». Нилус писал, что без Одессы Бунин бы стал писателем другого характера и оттенка. Писатель Константинов отметил, что я «впитал что-то из оставленного здесь Буниным». Вспомнил об этом лишь потому, что именно в стенах нашего дома Бунин впервые стал частенько использовать одессизмы.
