— Выпей, — посоветовал Флинн, протягивая ему бутылку с джином. Себастьян отмахнулся от бутылки, и тогда Флинн приложился к ней сам.
— Нельзя на параде, — осуждающе нахмурился Себастьян. — Не подобает.
Поперхнувшись крепким напитком, Флинн постучал себя свободной рукой по груди.
— Надо построить людей в каре, чтобы салютовали флагу, — не унимался Себастьян.
— Послушай, дружок, давай побыстрее покончим с этим, — проворчал Флинн.
— Надо все сделать как следует.
— Будь оно неладно, — уступая, буркнул Флинн и отдал на суахили какие-то команды.
Несколько озадаченная команда Флинна нестройными рядами окружила флагшток. В этом весьма любопытном сборище из пятнадцати человек, одетых в обноски европейской одежды, оказались представители с полудюжины разных племен. Около половины из них были вооружены древними крупнокалиберными двустволками, с которых Флинн тщательно сточил напильником серийные номера, чтобы они никого не могли вывести на его след.
— Отличная команда, — расплылся, глядя на них в алкогольном благодушии, Себастьян. Жестами и интонацией он бессознательно копировал военного бригадира, принимавшего кадетский парад в Рагби.
— Давай-ка не будем отвлекаться, — напомнил Флинн.
— Друзья, — начал Себастьян, — мы собрались здесь сегодня… — Речь оказалась несколько затянутой, но Флинн добросовестно выдержал ее до конца, периодически незаметно прикладываясь к бутылке с джином. Когда Себастьян наконец приблизился к завершению, его голос звенел от пламенного накала, а от переполнявших эмоций к глазам подступали слезы. — … И вот перед Господом и человеком я объявляю этот остров частью славной империи его величества, Георга Пятого, короля Англии, императора Индии, защитника веры… — Его голос дрогнул — он пытался вспомнить, как следовало достойно завершать подобные речи, — и конец получился несколько скомканным: —…ну и все такое прочее.
Воцарилась всеобщая тишина, и Себастьян смущенно затоптался.
— А теперь-то мне что делать? — почти шепотом спросил он у Флинна.
— Да подними ты наконец этот чертов флаг!
— Ах да — флаг! — с радостным облегчением воскликнул было Себастьян, но тут же смутился вновь. — А как?
Прежде чем дать ответ, Флинн некоторое время поразмыслил.
— Полагаю, тебе придется лезть на пальму.
Под звонкое улюлюканье оруженосцев и чертыхание подталкивавшего и подбадривавшего его снизу Флинна губернатору Нового Ливерпуля удалось-таки взобраться по флагштоку футов на пятнадцать. Закрепив флаг, он спустился так проворно, что оборвал на жилетке все пуговицы и умудрился подвернуть лодыжку. Под его собственное пение «Боже, храни короля» надломленным от джина, боли и патриотизма голосом Себастьяна отнесли в одну из травяных хижин.
На всем протяжении стоянки на острове «Юнион Джек» — пусть и в несколько приспущенном положении — развевался над их полевым лагерем.
Прошло не менее десяти дней, прежде чем весть об аннексии, изначально разнесенная двумя рыбаками племени уакамба, долетела до аванпоста Германской империи, расположенного почти в сотне миль, в Махенге.
5
Махенге находился в буше над прибрежными низинами. В сущности, это были четыре торговых поста, которыми владели индусы, да резиденция германского районного комиссара.
Германская резиденция представляла собой внушительное каменное здание с соломенной крышей и просторной верандой, сплошь увитой пурпурной бугенвиллеей. Позади него располагались казармы и плац африканских аскари[8], а впереди одиноко торчал флагшток с реющим черно-красно-желтым стягом империи. Крохотная точка среди необъятных просторов африканского буша, местонахождение правителя территории размером с Францию. Территории, простиравшейся на юг до реки Рувумы и границы Португальского Мозамбика, на восток — до самого Индийского океана и на запад — до гор Сао-Хилл и Мбея.
Именно в этой цитадели сосредоточил свою безграничную власть комиссар Германии в южной провинции — власть средневекового барона-разбойника. Рука кайзера или, точнее, один из его мизинцев, была в ответе лишь перед заседавшим в Дар-эс-Саламе губернатором Шее. Но Дар-эс-Салам находился очень далеко, а губернатор Шее был страшно занятым человеком, которого совсем не стоило беспокоить по пустякам. И раз герр комиссар исправно собирал налоги, ему предоставлялось полное право делать это в удобной ему манере, хотя мало кому из туземцев южной провинции приходились по душе «удобные манеры» Германа Фляйшера.
В то время как гонец с вестью о британской аннексии Нового Ливерпуля добежал до колючих зарослей акации, сквозь которые уже виднелись крошечные строения Махенге, герр Фляйшер заканчивал полуденный прием пищи.
Он отличался могучим аппетитом, и его второй завтрак состоял из айсбайн — почти килограммовой свиной ножки, примерно такого же количества соленой капусты и дюжины картофелин, плававших в густой подливе. Раздразнив аппетит, он перешел к колбасе, которую еженедельно получал с курьером из находившейся на севере Додомы. Готовил ее настоящий гений — иммигрант из Вестфалии, знавший толк в шварцвальдской кухне. Колбаса с прохладным пивом «Ханса» из глиняного кувшина вызвала у герра Фляйшера сладостную ностальгию. Ел он хоть и как-то беспокойно, но методично, и поглощаемая пища, оказавшись под плотным серым вельветом гимнастерки с бриджами, выдавливала из него капельки пота, заставляя регулярно отвлекаться, чтобы вытирать лицо и шею.
Когда он наконец со вздохом откинулся назад, кожаные ремни кресла жалобно скрипнули под ним. Из его губ тихо вырвался наружу пузырек газа, пробравшийся наверх сквозь колбасу. Вновь ощутив ее вкус, Фляйшер в очередной раз умиротворенно вздохнул и бросил прищуренный взгляд с хорошо затененной веранды на ослепительно яркое солнце.
Тут он заметил «вестового». Добежав до ступенек, африканец замер в полуприсяде на самом солнцепеке, целомудренно заправив между ног набедренную повязку. Его черное тело блестело от пота, ноги запылились до колен, а грудь часто вздымалась, вдыхая жаркий воздух. Его глаза были опущены, поскольку он не имел права смотреть на Буану Мкубу до тех пор, пока тот официально не отметит его присутствие.
Герман Фляйшер уныло наблюдал за ним. Его благостное расположение духа мигом улетучилось, поскольку он уже предвкушал полуденную сиесту, а этот «вестовой» все испортил. Он взглянул на юг, на низкое, висевшее над горами облако, и потянул пиво. Затем вытащил из стоявшей перед ним коробки сигару и зажег ее. Сигара тлела медленно и равномерно, чем несколько исправила его настроение. Он докурил ее до конца и выкинул окурок за веранду.
— Говори, — буркнул он, и африканец, подняв глаза, тут же исполнился благоговением к красивой и достойной персоне комиссара. Хотя выражение восхищения было в большей степени ритуальным, герру Фляйшеру всякий раз становилось от этого капельку приятно.
— Вижу тебя, Буана Мкуба, Великий Повелитель. — Фляйшер ответил еле заметным кивком. — Я принес тебе приветствие от Калани, вождя Батжи с Руфиджи. Ты — его покровитель, и он преклоняется, распластавшись пред тобой. Он ослеплен красотой твоих желтых волос и твоего большого толстого тела.
Герр Фляйшер нервно заерзал в кресле. Любые, даже добросердечные намеки на тучность всегда раздражали его.
— Говори, — повторил он.
— Калани говорит так: «Десять солнц назад в дельту Руфиджи зашел корабль. Он подошел к острову Собак. Люди с этого корабля построили на острове жилища. На мертвой пальме над жилищами они повесили тряпку со знаком — синим с белым и с красным, много крестов в крестах».
