осталось слишком мало надежд. Не хочу, чтобы умирали последние. А времени жизни у меня осталось ещё меньше… И вот что я скажу тебе, сынок. Сдаётся, что та, самая первая женщина, протягивая своему мужчине яблоко соблазна, специально повернула его червивой стороной… Да так ловко, что червячок показался тому змием. А настоящий змий… Он ведь – в ней самой. В изгибах её тела. В немигающей пьяни её глаз…
– Да-а… – неопределённо протянул Лакайф. Чтобы хоть что-нибудь сказать. Поднял свой стакан с порцией слабоалкогольного «рабочего» коктейля. Выпил, подавая пример старику, и, помолчав, выдавил:
– Не знаю, как там насчет змия… а вот яда в них хватает, в бабах этих… Это точно.
Погрузившись в столь беспроигрышную тему, Лакайф заметно оживился. Под разговор «о бабах» ему удалось, практически без нажима, влить в старика ещё пару порций виски, и ещё раз позволить себе угоститься за его счёт. Правда, несмотря на оживлённую беседу, старик умудрялся не забывать о двух своих бутылочках, и подливал из них что-то себе в виски. Но это не мешало общению; у каждого свои странности…
Попутно они обсудили местные скверные условия, и вот тогда и удивился старик неподдельно, узнав, что Лакайф абориген этих мест. Клиент долго расспрашивал о всяческих мелочах, словно всерьёз интересовался особенностями здешнего обитания, и при этом несколько раз употребил слово «Родина», неизменно произнося его с восторженным придыханием… Он, кажется, в самом деле позавидовал Лакайфу, что у того имеется какая ни есть, но самая что ни на есть родная Родина! Однако потом, когда девушка-проекция в разгар танца скинула даже бандану и гольфы, и осталась в минималистском костюмчике Прародительницы, беседа опять вернулась на круги своя – к женщинам. Когда общаются мужчины, от темы этой, вечно животрепещущей, никуда им не деться.
Старик, казалось, весь ушёл в воспоминания. Он говорил, мечтательно прикрыв глаза:
– У меня ведь тоже была своя Ева… Ах, какой запретный плод был у неё! Она была девушка из моего забытого сна. Я её забыл, когда проснулся. Её звали Первая Любовь… Не удивляйся, старики часто вспоминают всякие странности. И в любви они также понимают толк. Бывало… Какие у неё губы! Спелые- спелые… Мне даже иногда было боязно их касаться. Казалось, того и гляди – полопаются. А как она двигалась! Куда там твоей проекции… – старик одним глотком допил остаток виски.
– Это не моя голограмма… – начал было Лакайф.
– Я и говорю, куда там! – не слышал его собеседник. – Я так любил смотреть в её глаза… Большие и влажные, словно две оливы. Мне иногда так хотелось их погладить… Но я замирал, и просто подолгу глядел, глядел, как в них отражаются облака. Знаешь, на той планете ведь небо тёмно-синее, облака хорошо отражались в глазах… В мире Лилит.
Старик умолк и помрачнел. Взял в руку пустой стакан и принялся уголком его донца тихонько выстукивать по столешнице какой-то ритм. Закашлялся.
– Постой… Как ты сказал – Лилит? – неожиданно переспросил Лакайф. – Тот, что в системе звезды Рэдкронг?
Старик вопросительно посмотрел на да-уннца и промолчал, выжидая.
– Э-э… – Лакайф взмахнул рукой. – Забудь про неё, как забыл про первую любовь. – Лакайф машинально допил свой коктейль. Поморщился, смахнув выступившую слезу. Старик ждал.
– Хотя, может, и врут… Но третьего дня, вот как с тобой, болтал я тут за жизнь с далжианином одним. Уж и не вспомню, как тот назвался. Помнится только, как чертыхался! Я таких словечек сроду не слыхал, вот уж мастер грязного слова… Да и сам весь такой тёмный, как бы грязный…
– Эй, ты ближе к делу, – проявил нетерпение старик. – А то я его сейчас перечертыхаю и прямо в твои уши…
– А если к делу – он как раз собирался на эту самую Лилит. Иначе откуда бы мне знать про это ваше солнце Рэдкронг, я ведь дальше этого бара не летал, и все путешествия у меня алкогольно-виртуальные… Ох и ругался же он, когда узнал, что никто на свете не возьмётся его туда доставить! У него какой-то частный промысел на этой планете был, а тут оказалось – Лилит исчезла…
– Так прямо и исчезла?..
– Ну, так – не так, конечно, никто на её месте космической пустоты не видел. Всё проще: она из памяти сетевой исчезла, из всех локальных терминалов – из станционных, из корабельных, из планетарных… Нигде в Сети нету её координат больше! Представляешь, была – и нету! Я, признаться, до этого случая не очень- то верил в пропажи миров, мало ли сказочек по космосу гуляет. А тут… Ну, понятно, у того грязно-чёрного видок был, как у покойника… – Лакайф поднял взгляд на старика и вздрогнул. – Э-э… Дедуля, ты чего?! Плохо тебе, что ли? Ты сейчас на него похож… на далжианина… только не ругаешься!
Лакайф сделал быстрый жест, подзывая бармена. Тот моментально принёс две порции выпивки, и с тревогой взглянул на старика. Но дедуля уже начал приходить в себя. Открыл глаза, обвёл взглядом Лакайфа и молодого узколицего бармена.
– Ничего-ничего, всё нормально… Бывает. Это как удар под дых, когда твоё прошлое отламывается кусками, разлетается на осколки. И уже ничегошеньки не вернуть… Как-то упустил я из виду, что пятая планета светила Рэдкронг множеству наших приют дала… А я ведь, грешным делом, без напарницы остался по роковому стечению обстоятельств, и как раз намеревался побывать на Лилит, подышать воспоминаниями. Не успел, значит…
В нём, казалось, просыпался другой человек. Не просто опечаленный, а смертельно уставший. Он поднял глаза на собеседника:
– Видно, не судьба… Можно одну просьбу?.. Извини, имя запамятовал…
– Да мы вроде бы и не знакомились… Лакайф моё имя.
– А меня Иван… Можно просто Корнеич. Не сочти за труд, Лакайф, брось монетку в саундбокс… хороший тут у вас ящик, старенький совсем, раритет… И выбери из блюзов самый-самый… «Блюз медленно падающей звезды». Она так любила блюзы.
Лакайф, сочувственно покачав головой, направился к автомату. Вместо монетки опустил в прорезь служебный жетон, выбрал соответствующую мелодию и щёлкнул по сенсору «Пуск». Допотопный музыкальный автомат издал мелодичный, чуть слышимый перезвяк, предваряя выбранную композицию. Лакайф обернулся к Ивану Корнеичу, чтобы приободрить разволновавшегося старикана каким-нибудь подобающим жестом. Однако тот не смотрел в сторону да-уннца – прямо перед ним, у самого столика, возвышался незнакомый посетитель, и что-то быстро говорил старику. Лакайф направился к ним и даже успел, пока не начал звучать блюз, уловить пару фраз:
– …ините, я вижу, вы заливаете какое-то горе… Судя по музыке, вы, вероятно, расстались с женщиной…
– С чего ты взял? По блюзу судишь, что ли?.. – неприветливо ответил Иван Корнеич.
Лакайф подошел к столу и молча уселся на свой стул. Незнакомец продолжал стоять и, слушая густые, протяжные звуки музыки, процитировал:
– «Блюз – это страдания хорошего человека, расставшегося с женщиной». Так говорил Би-Би-Кинг, древнеземной король блюза… Это в душе мужчины звучит пустота, оставленная на память женщиной, ушедшей из неё навсегда… А партию трубы исполняет одиночество. Ведь, по сути, люди – наиболее одинокие существа во Вселенной…
Старик Иван, ощупывая его взглядом, процитировал медленно, без эмоций:
так говорил Игорь Губерман… И что ему возразишь? Вот ты за кем следишь, мил человек? За мной?
– Я бы почитал за честь следить за таким человеком… – незнакомец покачал головой. – Увы. Как говорится, рылом не выше.
– За похвалу, конечно, спасибо… Но вообще-то, насколько я помню, надо говорить «рылом не вышел», – резонно заметил старик.
– А с чего вы решили, что я вообще за кем-то слежу?
– Тут и решать нечего… Чужой интерес – он по глазам бритвой режет. А ты к тому же такой проницательный… Зришь в корень – ну чисто «нолеглаз».
