Каждый день Дэвид ждал от нее слов, которые бы показали, что она понимает: к ней возвращается зрение; он надеялся на это и в то же время страшился – но напрасно.
Ежедневно большую часть времени он проводил в ее палате, насколько позволял больничный распорядок, и берег каждую минуту, подсчитывая время, как скупец считает монеты в своей пустеющей казне. Но кипучее настроение Дебры было заразительно, и он не мог не смеяться вместе с ней, не разделять радостного волнения, с которым она ждала выписки из больницы и возвращения в их убежище в Джабулани.
У нее не было ни тени сомнения в их чувствах, ничто не омрачало ее безоблачных мыслей, и постепенно Дэвид поверил, что так будет и дальше. Что их счастье бессмертно и любовь вынесет любые испытания. Их любовь была так сильна, когда они были вместе, что Дебра обязательно выдержит потрясение, когда впервые посмотрит на него.
Но он все еще не мог ей сказать, времени впереди было много. Две недели, сказал Рувим Фридман, две недели, прежде чем она сможет увидеть его, и для Дэвида важно было извлечь за эти две недели все возможное.
Одинокими ночами он метался без сна. Вспомнил, как хирург говорил, что его можно сделать менее безобразным. Еще не поздно вернуться и опять лечь под нож, хотя его плоть содрогалась при этой мысли. Может, у Дебры появится возможность взглянуть на что-то менее ужасное.
На следующий день он храбро выдержал взгляды многочисленных покупателей в большом универсальном магазине Статтафордов на Аддерли-стрит. Продавщица, придя в себя, отвела его в занавешенное помещение и принялась подбирать парик, который прикрыл бы его череп в рубцах и шрамах.
Дэвид осмотрел красивые вьющиеся волосы над застывшими развалинами своего лица и впервые смог рассмеяться, хотя впечатление от смеха было еще ужаснее: тонкие губы корчились, как животные в западне.
– Боже! – хохотал он. – Настоящий Франкенштейн!
Для продавщицы это оказалось слишком. Она тоже смущенно заулыбалась.
Он хотел рассказать Дебре об этом, каким-то образом подготовить к тому, какое у него лицо, но не сумел найти слов. Прошел еще один день, и он ничего не добился, зато они провели вместе несколько счастливых часов.
На следующий день Дебра проявила первые признаки беспокойства.
– Когда меня выпустят отсюда, дорогой? Я прекрасно себя чувствую. Нелепо заставлять меня лежать в постели. Я хочу вернуться в Джабулани, там у нас столько дел. – Тут она хихикнула. – Я здесь уже десять дней. Я не привыкла к монастырской жизни и, честно говоря, мой большой похотливый любовник, готова лезть на стены...
– Можно закрыть дверь, – предложил Дэвид.
– Боже, я вышла замуж за гения, – радостно воскликнула она, а после всего добавила: – Впервые это происходит со мной в цвете. Мне очень понравилось.
Когда он вечером вернулся в номер, там его ждали Рувим Фридман и Бриг, которые сразу перешли к делу.
– Ты слишком медлишь, Дэвид. Дебра должна была все узнать уже несколько дней назад, – заметил Бриг.
– Он прав, Дэвид. Вы несправедливы к ней. Ей нужно время, чтобы привыкнуть, приспособиться.
– Скажу, когда будет можно, – упрямо ответил Дэвид.
– Это когда? – спросил Бриг. Золотой зуб ярко сверкал в своем мохнатом гнезде.
– Скоро.
– Дэвид, – уговаривал его Рувим, – это может произойти в любое время. Она выздоравливает поразительно быстро, и зрение может вернуться гораздо раньше, чем я ожидал.
– Я это сделаю, – пообещал Дэвид. – Можете меня не понукать? Я сказал, что сделаю – и сделаю. Отстаньте.
– Хорошо, – заявил Бриг. – У тебя есть время до завтрашнего полудня. Если к тому времени ты ей не скажешь, скажу я.
– Старая дрянь, – горько произнес Дэвид, и от Рувима не укрылось, с каким трудом Бриг сдержался.
– Я понимаю твое нежелание, – спокойно заговорил он, – и сочувствую тебе. Но главная моя забота – Дебра. Ты потакаешь себе, Дэвид. Ты тонешь в жалости к самому себе, но я не позволю больше причинять ей боль. Хватит с нее. Никаких отсрочек. Скажи ей, и покончим с этим.
– Да, – кивнул Дэвид, весь его запал исчез. – Я скажу ей.
– Когда? – настаивал Бриг.
– Завтра, – сдался Дэвид. – Завтра утром.
Утро выдалось яркое и теплое, сад у него под окном пестрел цветами. Дэвид нарочно долго завтракал в номере, прочел от начала до конца утренние газеты, оттягивая неизбежный момент. Потом облачился в темный костюм и бледно-сиреневую рубашку; одевшись, принялся разглядывать свое лицо в зеркале.
– Столько времени прошло, а я еще не привык, – сказал он своему отражению. – Будем молиться, чтобы кому-нибудь ты понравился больше, чем мне.
Такси ждало его у выхода, и он с ощущением свинцовой тяжести в животе устроился на заднем сиденье. Поездка в это утро показалась Дэвиду короче обычной, и, заплатив шоферу и поднявшись по широким ступеням в главный вестибюль 'Гроот Шуур', он взглянул на часы. Самое начало двенадцатого. Дэвид едва замечал любопытные взгляды в вестибюле и в лифте.
